никто не даёт руки. Причём хороший человек, в которого эта новость уже встроилась, может вплавь из Крыма добраться до какого-нибудь американского авианосца, чтобы замахать рукой: «Нет, не туда! Летите в страну, где едят палочками и музыкантов порешили! Хотя нет, сначала сюда, а потом туда. Но побыстрее!»

Но самое интересное начинается в тот момент, когда новость встраивается и передаётся другой клетке. Механизм тут один и тот же, веками не меняющийся, просто благодаря тому, что в социальных сетях сейчас довольно долго видеть то, что раньше относилось ветром и пропадало. И вот видно, как новость переносится благодаря эмоции «Но ведь надо же что-то делать!», и кипит раздражение: «Точно, а я ещё палочками ненавижу есть, а вилку они не всегда приносят», и понеслась Саша Грей по кочкам. Мне, конечно, могут сказать, что я всё это написал, потому что не люблю либеральных людей. Что ж, со вздохом признаюсь, что это так. Но ведь и консервативных людей я не люблю тоже! Я вообще людей не люблю, потому что людей «вообще» любить не надо, а надо только каких-то конкретных. И если это нужно, то скажу, что новости про врачей-вредителей встраивались в головы точно так же. Это не свойство не политическое, а просто человеческое — люди так устроены, а не их идеалы. Да и не разберёшь нынче, какие у них идеалы. Они и сами не знают.

Тут как раз я не хотел говорить ни о ком конкретно — все люди имеют разный темперамент и разную скорость реакции. Я вот, заканчивая школу, не мог себе помыслить и половины нынешних газетных заголовков типа "На улице Ленина освящён новый храм, построенный на деньги миллиардера N." Тут ведь новость не в духе "экзотика с востока", а в духе "от Солнца оторвался кусок и теперь летит к нам". Как я сказал, она интересна не своей содержательной частью, а именно тем, что вся она снабжена всеми свойствами фэйка. Она видна издалека, как цыганка у вокзала… То есть, конечно, цыганка — не фэйк, а самая настоящая, но известно, что общение с ней приведёт к некоторым потерям. Однако этой новости, как цыганке, всё равно отдаются довольно рассудительные люди.

Прошлая новость была поскучнее — там одного коррумпированного человека тоже расстреляли. Но не абы как, а из миномёта. Натурально — поставили миномёт, а враг народа, как заяц по полю скачет. Фигак! Не попали. Снова фигак! Уж корреспондентов осколками посекло, санитары замаялись, пока вызвали отличника боевой и политической подготовки, который с первой мины негодяю в лоб и засветил. Но по сравнению с расстрелянным за порнографию музыкальным ансамблем — нет, неважнец новость, слабовата.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2013

День военно-воздушных сил, 12 августа (2013-08-31)

Мы сидели на крыльце в сгущающихся сумерках. Наши матери несколько раз выглядывали — как мы там, и меня веселило то, что они явно боялись — не покуриваем ли мы. На дачах были тысячи мест, где это можно было сделать тайком, а они боялись, что мы будем курить прямо у них на глазах. Да и бояться надо было совсем других веществ, не табака все теперь боялись.

А уж наши отцы как раз задымили сразу после ужина.

Их фуражки висели рядом — у моего отца околыш был голубой, а у Лёхиного — чёрный. Они всё время шутили, что, дескать, один должен сбивать другого, а тот должен бомбить первого. «Сами не летаем и другим не даем!» — приговаривал Лёхин отец. А вот Лёха всегда завидовал моему шлему, настоящему шлему пилота, чёрному, кожаному, с вставками для наушников. У его отца такого шлема не было, зенитчикам лётные шлемы были не положены. Правда и мне мать запретила носить этот шлем — если я затягивал ремешок на подбородке, то не слышал уже ничего, а она боялась, что я попаду под машину.

Я бредил авиацией и представлял себя в кабине бомбардировщика — в кожаной куртке, в шлеме, с планшетом, откуда перед вылетом надо достать конверт с указаниями — точно, на Берлин, мы готовы к этому и дизеля нашего ТБ-7 уже запущены, мы знаем, что вряд ли вернёмся на родной аэродром, прощай мама, прощай Лёха…

Мы жили на соседних дачах, и в городе наши дома были неподалёку.

Дружили наши матери, дружили наши отцы, и мы с Лёхой жили как братья.

Сейчас отцы наши крепко выпили, и мой остался на веранде — сидеть и смотреть на чужую работу. Дача — много посуды в холодной воде. Тарелки стучали друг о друга и тихо звенели вилки.

Лёхин отец вышел к нам, как раз когда в небо россыпью бросили крупные августовские звёзды.

Там, в вышине, мигал разноцветными огнями заходящий на посадку самолёт. Ещё выше по небу медленно двигалась белая точка, и я подумал, что это, наверное, спутник или космическая станция.

— Да, — сказал Лёхин отец, — много всего в воздухе нынче болтается. В мои-то времена…

Лёха скривился, и я знал почему — сейчас его отец будет вспоминать, как начинал службу.

Мы слышали этот рассказ не раз — и всегда вот так, после шашлыков, когда Лёхин отец, приходил в сентиментальное состояние.

Он и выглядел в этот момент моложе.

А рассказывал он всегда о том, как начал служить в зенитном полку, одном из многих, стоявших под Москвой. Эти полки встали там ещё при Сталине, а ракеты для них придумал сам Берия. Ну, или сын Берии или внук — всё равно. Мы как-то ездили на велосипедах к такому месту — нам рассказали, что это огромные сооружения, которые строили зеки, и их не стали ломать, потому что как начали, так обнаружили, что внутри толстенных стен эти самые зеки и замурованы.

Никаких скелетов мы не нашли — военная часть была в запустении, всюду валялся мусор, и местные пацаны, судя по пустым бутылкам, уже выпили там целое море пива. Честно сказать, местных мы боялись больше, чем скелетов.

Внутри бетонных укрытий было нагажено, всё мало-мальски ценное растащили, и мы не стали рассказывать об этом Лёхиному отцу, чтобы не расстраивать.

А когда мы, снова оседлав велосипеды, приехали года через два с новенькой цифровой мыльницей, то оказалось, что перед нами крепкий забор, а вместо развалин военного городка — коттеджный посёлок.

Но для Лёхиного отца все эти сооружения были живы, он перечислял смешные позывные и названия