Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говорили, что колючие лучи пластмассовых звёздочек тачают подпольные предприниматели — грузинские цеховики.
Мы одели мышиную школьную форму в семьдесят третьем, вот соученики меня волокут по коридору мимо дверей классных комнат, и я становлюсь похож на солдата Роммеля — в кургузый пиджачок втирается ядовито-жёлтая мастика. Мы ещё ничего не знаем о том, что такое чилийская хунта, в кабэ у деда сделали новый истребитель.
Мы учили загадочный предмет «Обществоведение» по кроваво-красному учебнику, похожему на партбилет. А в её главе, посвящённой призыву и службе звенела чеканная формулировка: «А кто, кроме жалкого труса и отщепенца, почтёт за тяжкий труд эту священную обязанность». Мы помнили всё про старые цены, и хотя знали что такое тришестьдесятдве, главными остались другие — томатный сок за десять копеек с кровавой горкой соли рядом, газировка за алтын, квас (большая за шесть) и мороженое, превращающееся в молочный коктейль в большом алюминиевом стакане. Само мороженое в вафельном стаканчике с розочкой по двадцать. Мы помнили, как с него убрали розочку, а потом вернули, прибавив к цене копейку. А потом убрали, оставив цену навсегда размером в очко.
Но это были семечки по сравнению с двухсотрублёвой ценой на родные левис, несогласным — стоящие колом джинсы «Верея».
С высоты старшего возраста мы ненавидели Катю Лычёву и с недоверием относились к смерти Саманты Смит.
Мы собирали какие-то странные вещи для голодающих африканцев и жителей Центральной Америки.
Мы помогали деньгами бастующим шахтёрам Англии.
Теперь мы пили под отечественное и плясали под французское. Особенно было интересно, как пляшут бандит с прокурором.
И теперь можно было подержать первую красавицу класса за раздавшиеся бока или спустить руки чуть ниже. Всё было можно.
Одноклассницы мои, как и я, происходили из страны на четыре буквы, где секса, как известно, не было. Теперь все добрали своё по-разному.
Надо сказать, что я часто ходил на встречи однокурсников, благо выпусков было много — и в нескольких учебных заведениях. Здесь всё было другое — на удивление, почти никто не менялся визитными карточками, да и род занятий многих остался неизвестным.
Приятель мой хватал всех женщин за жопы. Я спорил и много выиграл в спорах, предсказывая его поведение и то, когда и что он произнесёт. Я-то знал, что в середине вечера он начинает называть всех женщин «пьяное животное», а всех мужчин поголовно — «зайцами». Наши бандиты, правда, несколько напряглись — они не знали — не очень ли это позорно, когда тебя называют зайцем.
У талмудических евреев, впрочем, имелось по поводу зайцев своё мнение, но они его вслух не высказывали.
Структура людских сообществ повторялась — во всякой компании есть синий чулок, есть пьяница, соня из чайника, свой заяц, герцогиня и шляпники. Так было и с одноклассниками, с однокурсниками и с сослуживцами. Впрочем, сослуживцев теперь у меня не было.
Видел я на той, минувшей встрече, почти точную копию гибкой и тонкой женщины из другого, заграничного мира моей жизни — причём моя одноклассница была похожа на неё не только телом, повадками, но и даже запахом. Впрочем, это был не парфюм, а какие-то феромоны.
Когда я рассказал это своей девушке, та ужаснулась:
— Боже мой, неужели ты её нюхал?!
Я отвечал с некоторой долей задорности:
— А что ж мне её не понюхать? Мы всё же плясали, знаешь. Вот мой приятель вообще всех одноклассниц переплясал — а нетрезвых и по два раза. И уронил всего двух. Да что тебе он, она, я… Знаешь ли ты, как колют пальцы острые лучи октябрятской звёздочки, и как пристально смотрит из её центра мёртвый кудрявый ребёнок?..
Извините, если кого обидел.
29 августа 2013
История про то, что два раза не вставать (2013-08-31)
С новостями очень хитрая ситуация. Я обнаружил, что у огромного количества людей новости встраиваются в сознание вне зависимости от своей достоверности, а в зависимости от соответствия их внутренней картине мира. Это, конечно, невелико открытие, но всё равно — интересно как это работает. Тем более, я сейчас параллельно смотрел фильм про то, как вирус встраивается в клетку.
Там это всё чрезвычайно высокохудожественно показано. Вирус такой… Клетка… И вот он… А она…
Очень интересно.
Так вот, новость, какой внешне абсурдной она не была, не то, что бы принимается на веру, а именно встраивается, там какие-то связи возникают, человек начинает кричать в пространство «Доколе!» или «Как страшно жить!». Или, наоборот — «Видите, как там?! А мы здесь!» Вот прошла весть о том, что корейский вождь расстрелял свою бывшую любовницу и половину какого-то вокально-инструментального ансамбля. Я её, эту новость, увидел сразу и затаился — потому что предчувствовал последствие, а к тому же сейчас болею и затаиться мне легко. Знай себе, сопи в ингалятор и смотри на экран. А на экране началось встраивание новости. Надо сказать, что это новость образцовая.
Во-первых, она из той страны, где едят палочками, а такие страны всегда источник причудливых новостей. Там всё, что хочешь, может произойти.
Во-вторых, в этой новости хороший сюжет: вождь расстреливает любовницу. Многие мои соотечественники хотели бы такое провернуть, ан — шиш. Либо оружия нет, либо смелости, либо боятся последствий. Причём уж расстрелять каких-нибудь вокально-инструментальных людей — идея, что моими согражданами всегда воспринимается с оптимизмом. А тут страна, где палочки — и такая отрада. Сразу представляешь себе расстрельную команду: «Что присмирели? Может, кофточки наши форменные не нравятся? На!» — и всё такое. Причём самые благонамеренные люди либерального толка как-то с почтением относятся к расстрелам в другой соседней стране — там чуть что коррупционеров или наркодилеров в расход пускают. Наконец, там восхитительный мотив — расстреляли за то, что снимались в порно и хранили Библии. Я бы из этого сделал отдельный сюжет, роман бы написал. "Божественный порнограф".
В-третьих, это ведь новость из такого места, которое хуже ада. Ведь понятно, что быть мёртвым лучше, чем красным. В той стране палочками уж есть нечего, а всё туда же — музыкантов не пожалели. В такой стране может быть всё что угодно. Вот дай руку на отсечение, что там младенцев палочками не едят —