Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обильно болтая друг с другом, вышли из-под деревьев, как раз когда кто-то сунул полено в очаг. В вышину серого предвечерья полетели искры; дымный столб истончился.
– Эй! – сказал Джон и пошел к нам между, сквозь и вокруг других, которые сидели и стояли. – Как делишки, ребят? Как жизнь?
Я смотрел на дым.
Как он истончается.
Двое (розовые майки; длинные соломенные волосы) выволокли спальники из-под пикниковой скамьи.
Обогнав Джона, Вудард, желтый, как листик, и ворсистый, как… ну, как Вудард, подбежал, застыл и захлопал глазами на меня (на нас?). По-моему, сначала решил, что нас знает, а потом усомнился.
Я уже хотел было поздороваться, но Джон его догнал, взъерошил ему волосы и сказал:
– Шкет, давненько не виделись.
Руки у него по-прежнему были чистые, а вот в клетчатом жилете он с нашей последней встречи, похоже, пожил.
– Нормально? – спросил я.
Джон выдал вялую улыбку:
– Ну, по возможности.
Что-то было не так; словно я не узнавал того, что видел, хотя должен был, – или узнавал, хотя видел впервые.
– Шкет! – а это Милли.
Они затараторили, не дав мне шанса представить остальных, – это тупизм, думал я, но Милли с Джоном вечно так. Милли, самая разговорчивая, перешагнула спальник, в котором какой-то пожилой мужик сел и принялся протирать очки полой рабочей рубахи «Суит-Орр».
Потом я решил, что пошли они нахуй, пускай знают, кто есть кто, и сказал так громко, что они умолкли:
– Это Собор. А это… – и дальше по порядку. Пока всех представлял, заметил, как на поляну вышел парняга с ружьем под мышкой – с этого и началась драка.
И это, когда все пережито, мне как-то неохота снова описывать, потому что я сто раз все изложил куче народу и в баре, и в гнезде. Сеньора Испанья очень воодушевилась, спрашивала, откуда был парняга. Джон и Милли, по-моему, хотели ответить, что не знают, но Джомми сказал, что он, сука, из универмага в центре, а Милли сказала:
Передумал: раз последствия так многочисленны, надо все-таки изложить еще разок, самому для себя прояснить. Мне запомнилось несколько вещей: например, они ему заранее приготовили коробку с продуктами, поставили на край пикникового стола (как раньше для Кошмара). И у него были штаны хаки, пояс очень высоко, и рубашка хаки (армейская? морская? нет, вряд ли), и оранжевые строительные сапоги – и рубашка, и штаны, и сапоги по виду новехонькие. Но я не понимал, какого цвета у него волосы. И еще: винтовка, которую я упомянул первым делом, меня тогда не удивила. Пока он не заговорил и ею не замахал, и раз не ткнул ею в сторону мужика, так и сидевшего в спальнике. У меня в голове пронеслось, типа, может, это их какой друг-одиночка вроде Тэка, а я его раньше видел? а где? Я уже паре человек с тех пор сказал, что раньше его встречал – хотел это чувство объяснить как бы и забыть. Сейчас уже сомневаюсь; но какой-то миг был уверен, что этот парень сидел на балконе в ту ночь у Джорджа. А теперь равно (ну, насколько был раньше) уверен, что нет, не он. Первым, вообще-то, зашевелился Собор – никто об этом не упоминает, когда обсуждается эта история. Я думал, он возьмет коробку себе. Видимо, парень тоже так подумал; потому и поднял винтовку.
О чем думали человек десять, стоявших вокруг?
О чем думал я?
Я цапнул ствол одной рукой, а основанием свободной ладони со всей дури врезал по ложу – думал, надлом запястья. А в мыслях (и изначально все это накатило смещенным узнаванием): я уже так делал… Нет… я никогда так не делал, но если собираюсь, то пора! И пулю в грудь я не получил лишь потому, что парень сильно перепугался или, может, не привык убивать людей. Чему я очень рад. Я рванул с поворотом, рука горела, и я посмотрел, как на его лице удивление превратилось в боль – пальцы застряли в спусковой скобе.
Ружье грохнуло! Я думал, взорвалось у меня во рту. Но ствол указывал мне через правое плечо. (Спроси меня тогда, я б сказал, что почувствовал, как пуля задела по уху, – но так, наверно, не бывает.)
Винтовка выпадала / падала / выскальзывала(?) у него из рук; я рванул ее вбок, рванул на себя и хренак ему в ляжку. Он крякнул и покачнулся. Бросился было на меня; но его удержала Сеньора Испанья; а потом Собор.
Я еще разок заехал ему в живот прикладом.
Потом Джон все твердил:
– Шкет, ты псих, чувачок! Чувачок, ты псих, Шкет! – в пароксизмах истерического ликования, а Собор et еще пять al[49] держались ко мне плечом к плечу. Мысли мои пузырились (Да, я крикнул парню вслед, когда он встал и ухромал: «Пошел нахуй отсюда, сам себе еду ищи!» – потому что так сказать было проще всего, так у моего поступка появлялась причина; но пока все стояли и трещали о том, как это тяжко, когда у тебя вечно таскают еду, и, может, теперь на время перестанут, оставят их в покое, я все думал, что надо забрать эту коробку [у нас под домом запасы – нам не нужно], потому что нам не нужно), но осадком выпало: забирай; только так можно было им объяснить, почему я так.
Я ее забыл, коробку эту.
На полпути в гнездо, когда Собор и прочие громогласно обсуждали, до чего все это было круто, я трижды вспомнил (и забыл), как решил поступить. Сказал им – чтоб начать, потребовалось много сил. Но они не поняли («Да! Да, надо было!» – это Тарзан; а Сеньора Испанья: «Это бы нормально. Они б не обиделись») и вопили себе дальше.
Я не поэт.
Я не герой.
Но иногда мне кажется, что эти люди изуродуют реальность как угодно, лишь бы я им стал. А иногда мне кажется, что реальность как угодно изуродует меня, лишь бы я им выглядел – но это же безумие, да? А я не хочу опять безумия.
Не хочу.
– Ты же не знаешь наверняка, что он из «Эмборики», – а Джомми сказал, что он, ёпта, знает и что их один раз уже выгоняли из одного угла парка в другой; а я был не в курсе даже.
– Чувачок, – сказал Джон, колотя меня по плечу и ухмыляясь. – Ты, Шкет, совсем псих; вообще псих, совсем… – Он потряс головой, смеясь, будто это очень смешно. – Ну ты даешь!
– Вам дать коробку? – спросила Милли. – Надо им дать еды. Джон. Мы же давали Кошмару.
– Ёпта, – сказал Собор. – Да у нас еды целый подпол.
– Все, пошли, – сказал я. – Пошли, выметаемся, ну их к хуям, нищебродов! – Чем я запустил прямой наводкой в Джона (а оно пролетело у него над плечом и попало во Фрэнка, который сидел на столе, как будто коробку охранял. И обоим хоть бы хны, между прочим, – ухмылялись, сволочи). Короче, мы ушли.
Ангел все гарцевал, дергал меня, прямо как Джон (Собор нес винтовку, взялся ее рассматривать, а я сказал: «Эй, выкинь эту поеботину! Слышишь меня? Выкинь эту поеботину – сломай обо что-нибудь, ниггер, не то я бошку твою черную обо что-нибудь сломаю!» Он разнес ложу о камень, ворча: «Точняк!» – и выкрутил пороховую камеру практически до полной бесполезности. Я сказал: «Это не скорпионье оружие! У скорпионов жало, блядь!» – и поднял орхидею. Им понравилось), в точности как Джон, и все твердил:
