Правда такова: в первый раз я последовала за ним посмотреть, как он обустроился в этом мире. Он знал, что близится война, что в сознании многих она уже здесь, а тут и он, мастер военного дела с Юга; знаток боевых тактик, хотя и столетней давности. «Опыт-то опытом, а на поле что€ потом?» – поддевает его армеец, вербующий в Малакале людей. Я следую за ним прямо к окну, но не слышу, о чем разговор. Однако вижу, как Якву петушится, хлопает ладонью по их столу, вероятно, крича о своих боевых заслугах. О том, как в свое время он был тактиком великой армии, даром что на вид ему нет и двадцати.

Генерал вздыхает со скучливой гримасой – дескать, «такой молодой, а уже двинутый». Его помощник выглядит так, будто хочет сказать: «По крайней мере, наш Кваш Дара раззадорил к оружию всех, даже девок». Якву, по-прежнему в теле Венин, сколько сил ни прикладывал, мужчиной так и не сделался. Несмотря на старания: остриг себе волосы, растрепал их, терся губкой, чтобы отрастить себе бороду, да только весь покорябался; курил всякую вонь-траву, чтоб был грубее голос, но лишь стал звучать как евнух. Видела я и то, как он у себя в комнате плотно обтягивал грудь, чтобы не выдавалась, и только тогда ходил на состязания или блядки. Сколько раз он трахал шлюх пальцем и языком, чем вызывал у них смех, после чего свирепел и их избивал. Однажды, когда через город проезжала цирковая труппа из Кампары, он залез к ней в фургончик и выкрал один из деревянных клоунских херов. После этого он трахал им всех шлюх подряд, причиняя боль, но горе той, которая бы посмела над ним надсмехаться.

Итак, гляньте, как он вышагивает по этой улице, закрывая дневные дела ради ночной работы. Гуляка-охотник, идет себе и не знает, что охотник стал дичью. Правду сказать, он должен был сдохнуть еще полгода назад, и каждое оружие, которым я владею, было уже приставлено к его шее, лицу, спине, даже сердцу, но я отпускала его. Только с последней четверти луны я сознаю почему. Потому что то, чего я в самом деле желаю, это охота, а не убийство, по крайней мере пока. И потому что я уже знаю, что как только заберу его, мне останется только одно. А еще потому, что на мертвецов не охотятся. Якву идет по этой улице, потому что ищет что-то настолько секретное, что это тайна даже для него самого. Проходя по этой улице, он теряет мнимую развязность и идет так, как его вынуждает строение бедер и ног; в поисках человека, который пристанет с посулами потом заплатить, и он расплатится, только не деньгами. Я помню, как в первые дни, находясь в теле Венин, он мне говорил: «Не обольщайся, этот вопрос не про тебя, но меня занимает, как вы, женщины, можете раз за разом испытывать пики блаженства, чего не бывает у мужчин?» На что я ему отвечаю: «Для тебя это останется тайной, ну а для меня уверенностью: с тобой их не будет испытывать ни одна из женщин». Я знаю, при всей навязчивости это вызывало в нем отвращение, а также, как бы он этого ни искал и ни добивался, он возненавидит того, кто вознамерится ему это дать.

Он заходит в курильню, где не подают опиум. Чтобы привлечь внимание мужчины, женщине много не нужно, достаточно просто быть рядом. Я остаюсь за дверью и слушаю, как Якву говорит тому человеку, чтобы он подверг его любому наказанию, какое, по его мнению, можно назначить. Он издает всевозможные стоны, рыдания и вопли, словно рассчитывая, что люди за дверью его подслушивают. Вскоре после того, как мужчина со стоном спускает, он капризно кричит ему, чтобы тот убирался. Это часть, которая Якву люба больше всего: та, где он может сжечь свой стыд гневом, а также, где мужчина не преминет поставить эту наглую стерву на место. Якву никогда не наносит удара первым, потому что в этом нет необходимости. Кто-нибудь потом наведет порядок – он заплатит и за это.

А потом он хочет непременно кому-нибудь поведать, что он при всем этом испытывал, но кто из окружающих, услышав, не покрутит пальцем у виска? Разве что сочтут его девственницей или двинутым извращенцем. «Ты тот, кто украл ее тело», – хочется мне ему сказать. И ты, в свою очередь, хочешь донести, что она украла твое желание быть мужчиной. Ты не просто принял форму женщины, которую украл, но тебе это еще и начинает нравиться.

В каком-то смысле всё это чудовищно, но с чувством возмущения покончено. Потрясенность, ужас, даже отвращение – всё это миновало. Я говорю о том, что действительно чувствовала, или не чувствовала, но слышала. Голоса всех тех женщин в комнате, которые называли меня Лунной Ведьмой; которые теперь именуют Лунными Ведьмами себя. С этим пустота, которую я надеялась заполнить местью, действительно наполнилась до краев, просто мне потребовалось столько времени, чтобы это увидеть.

Это не означает, что я эту гребаную суку Якву не прикончила. В той же курильне я подхожу к нему и говорю:

– Венин, поговори со мной, когда я тоже увижу предков.

На эту встречу я, правда, вовсе не навязываюсь. Якву удивленно поворачивает голову, а мой ветер – не ветер – ее откручивает, пока не щелкает сломавшаяся шея.

Спустя несколько дней до самого Севера и даже до такого жалкого места, как Джуба, доходит новость, что кто-то убил сына Сестры Короля, а это значит, что у Лиссисоло был сын, хотя она и была монахиней. А поскольку Сестра Короля заключила союз с королем Юга, который теперь мертв, с целью сделать своего мальчика Квашем таким-то, то Следопыт, которого задержали, вполне может предстать перед судом за цареубийство. Кваш Дара, отложив поиски Аеси, во всеуслышание заявляет, что Север ни к каким убийствам не причастен, и если что, то ответственность за исчезновение его канцлера несет Юг. Я сплавляюсь вниз по реке, а через какое-то время отплываю в Нигики на пиратском судне, в обход речной блокады между Севером и Югом.

Оно щекочет мне нос и будит. Я отмахиваюсь, но оно появляется снова и опять щекочет мой нос, вынуждая чихнуть, что дико раздражает. Я откатываюсь, но оно влезает мне в ухо, становясь еще несносней.

– Да язви ж ты богов! – кричу я