«Это место смерти, — думал он, — и не только здесь. Все этикомнаты. Все этажи».

«Да, стрелок, — прошептал голос Башни. — Но только потому,что такими их сделала твоя жизнь».

7

Стоя снаружи, Роланд решил, что высота Башни порядкашестисот футов. Но, заглянув в сотую комнату, а потом в двухсотую, подумал, чтопо шестьсот футов подъема отмерял уже раз восемь, и дистанция, оставленнаяпозади, приближалась к расстоянию, которое его друзья с американской стороныназывали милей. Такого количества этажей просто не могло быть, не существовалоБашен высотой с милю, но он все поднимался и поднимался, чуть ли не бегом, исовершенно не уставал. Однажды в голову пришла мысль, что до вершины ему недобраться, что высота Башни столь же бесконечна, сколь бесконечно время. Но,после короткого размышления отбросил эту мысль: Башня рассказывала его жизнь,она, конечно, выдалась долгой, но ни в коем случае не вечной. И, если былоначало, отмеченное скобой-защелкой из кедра с привязанной к ней синейленточкой, то должен быть и конец.

И, скорее всего, очень скоро.

Свет, который он чувствовал внутри глаз, разгорался всесильнее и более не казался таким синим. Он прошел комнату с Золтаном, птицей изхижины травоеда. Миновал комнату с насосом с атомным приводом, какой стоял наДорожной станции. Поднимаясь по ступеням, прошел мимо комнаты с дохлымомароподобным чудовищем, и теперь свет, который он чувствовал, все набираляркость, а от синевы не осталось ничего.

Это был…

Он уже не сомневался, что это был…

Это был солнечный свет. За стенами Темной Башни царилигустые сумерки, если не ночь, над ней сияли Старая Звезда и Древняя Матерь, ноРоланд не сомневался, что видит (или чувствует) солнечный свет.

Он поднимался, более не заглядывая в комнаты, непринюхиваясь к запахам прошлого. Лестница сужалась, его плечи уже цеплялиизгибающиеся стены. Песни закончились, если только не считать песней ветер, вотего Роланд слышал.

Он миновал последнюю открытую дверь. На полу в крошечнойкомнатке, что находилась за ней, лежал альбом со стертым лицом. На бумагеостались только два красных, яростно горящих глаза.

«Я достиг настоящего. Я до него добрался».

Да, и был солнечный свет, каммала солнечный свет, внутриглаз и ждущий его. Горячий, он обжигал кожу. И ветер тоже усилился, ревел вушах. Словно не мог чего-то простить. Роланд посмотрел на спиралью уходящиевверх ступени; теперь его плечи терлись о стены, потому что шириной проход непревышал гроба. Еще девятнадцать ступеней, и комната на вершине Темной Башнибудет его.

— Я иду! — крикнул он. — Если ты меня слышишь, слушай хорошо.Я иду!

Одну на другой преодолевал он ступени, выпрямив спину, гордовскинув голову. Другие комнаты встречали его открытой дверью. Путь в этуперегородила дверь из «дерева призраков» с единственным вырезанным на нейсловом. И слово это было:

РОЛАНД

Он ухватился за ручку. С выгравированной на ней дикой розой,которая оплела револьвер, один из тех больших древних револьверов, которыепринадлежали его отцу и которые он потерял навеки.

«Однако они снова станут твоими, — прошептал голос Башни иголос роз: эти два голоса слились в один.

«Что ты такое говоришь?»

Ответа он не услышал, но ручка повернулась под его пальцамии, возможно, это был ответ. Роланд открыл дверь на вершине Темной Башни.

Увидел и все понял сразу, знание это обрушилось на него, какудар кувалды, горячее, как солнце пустыни, которая была апофеозом всех пустынь.Сколь много раз он поднимался по этим вот ступеням, после чего его спускаливниз, разворачивали, отправляли назад? Не в самое начало (там еще можно былочто-то изменить и снять временное проклятье), но в тот самый момент в пустынеМохайн, когда он наконец-то осознавал, что бездумный, не подлежащий сомнениямпоход может завершиться успешно?

Сколько раз он путешествовал по петле, похожей наскобу-защелку, которая когда-то отвалилась от его пупка, его собственноготет-ка кан Ган? И сколько раз ему еще придется пройти эту петлю?

— О, нет! — закричал он. — Пожалуйста, только не это!Пожалейте меня! Проявите милосердие!

Руки все равно толкали его вперед. Руки Башни не знали, чтоесть милосердие.

Они были руками Гана, руками ка, и они не знали, что естьмилосердие.

Он почувствовал запах щелока, солонца, горький, как слезы.За дверью начиналась пустыня: белая, ослепляющая, безводная, ровная, как стол,разве что на горизонте виднелись подернутые дымкой горы. А из-под запахасолонца пробивался запах бес-травы, которая приносила сладкие сны, кошмары,смерть.

«Но не для тебя, стрелок. Для тебя — никогда. Тыускользаешь. Ты размываешься. Могу я быть предельно откровенна? Ты продолжаешьсвой путь.

И всегда ты забываешь про предыдущий раз. Для тебя всякийраз становится первым».

Он предпринял еще одну попытку попятиться. Бесполезно. Кабыла сильнее.

Роланд из Гилеада прошел через последнюю дверь, ту самую,которую всегда искал, ту самую, которую всегда находил. И она мягко закрыласьза ним.

8

Стрелок постоял, покачиваясь из стороны в сторону. Подумал,что едва не отключился. Конечно, виновата жара; это проклятая жара. Дулветерок, но такой сухой, что не приносил облегчения. Он достал бурдюк с водой,прикинул по весу. Сколько ее осталось? Понимал, что не стоит пить, не пришловремя пить, но все равно сделал глоток.

На мгновение почувствовал, что он совсем в другом месте.Возможно, в самой Башне. Но пустыня коварна и полна миражей. А Темная Башнястоит в тысячах колес. Воспоминание о том, что он только что поднялся потысячам ступеней, заглянул во многие комнаты, со стен которых на него смотрелимногие лица, уже пропадало, таяло.

«Я дойду до нее, — подумал он, щурясь на безжалостноесолнце. — Клянусь именем моего отца, дойду».

«И возможно, на этот раз, если ты попадешь туда, все будетиначе», — прошептал голос, разумеется, голос обморочного состояния, до котороготак легко может довести пустыня, потому что о каком другом разе могла идтиречь? Он здесь и нигде больше, ни дать, ни взять. У него нет чувство юмора, ион не может похвастаться богатым воображением, но он непоколебим. Он — стрелок.И в сердце, пусть и в самой глубине, еще чувствовал горькую романтику своегопохода.

«Ты из тех, кто никогда не меняется, — как-то сказал емуКорт, и в его голосе, Роланд мог в этом поклясться, звучал страх… хотя с чегоКорт мог бояться его, мальчишки, Роланд сказать не мог. — Это станет твоимпроклятьем, парень. Ты износишь сотню пар сапог на пути в ад».