Он выкликал имена своих сотрайгез и атогаз [122], и хотякаждое имя выходило из глубины его сердца, все они, похоже, не имели отношенияни к чему другому. Раскаты его голоса укатывались к красному горизонту, унося ссобой имя за именем. Он назвал Эдди и Сюзанну, он назвал Джейка, и, наконец,назвал свое имя. И когда звуки его затихли вдали, протрубил рог. Не в Башне —на поле роз, которые ковром росли вокруг нее. То был голос роз, которыеприветствовали его приход, встречали, как короля.

«В моих снах рог всегда был моим, — думал он. — Мнеследовало знать, что такого быть не может, потому что мой остался с Катбертом,на Иерихонском холме».

И тут с вышины прошептал голос: «Тебе хватило бы трехсекунд, чтобы наклониться и поднять его. Даже в дыму и смерти. Трех секунд.Время, Роланд… все всегда упирается во время».

Роланд подумал, что это голос Луча, того, что они спасли.Если он говорил из благодарности, то мог бы не сотрясать воздух. Какую пользумогли теперь принести ему эти слова? Он вспомнил строку из поэму Браунинга:«Былых времен глоток придаст мне сил».

Его собственный опыт говорил о другом. Воспоминания несли ссобой только грусть. Они служили пищей поэтам и дуракам, сладостями, которыеоставляли горький привкус во рту и в горле.

Роланд на пару мгновений остановился за десять шагов додвери из «дерева призраков» в основании Башни, дожидаясь пока окончательностихнет эхо голоса роз, трубного гласа рога. Чувство deja vu оставалось такимже сильным, практически не оставляющим сомнений в том, что он здесь ужепобывал. И, разумеется, побывал, в десяти тысячах своих снов. Он посмотрел набалкон, где ранее стоял Алый Король, пытавшийся отвергнуть ка и все сделатьпо-своему. Там, на высоте шести футов над ящиками, в которых лежали несколькооставшихся снитчей (похоже, никакого другого оружия у старого безумца не было),Роланд увидел два красных глаза, плавающих в темнеющем воздухе, которыетаращились на него с безмерной ненавистью. А позади глаз болтались серебристые(в свете уходящего за горизонт красно-оранжевые) оптические нервы, которые ни кчему не подсоединялись. Стрелок предположил, что глаза Алого Короля останутсяздесь навсегда, обозревая Кан'-Ка Ноу Рей, тогда как их хозяин будет бродить помиру, в который отправили его ластик и третий глаз Художника. Или, скореевсего, между мирами.

Роланд подошел к тому месту, где тропа упиралась вокантованный сталью прямоугольник из черного «дерева призраков». Напрямоугольнике, в верхней половине, красовался сигул, который он теперь зналочень хорошо:

У прямоугольника он положил два последних предмета,оставшиеся из его снаряжения: крест матушки Талиты и револьвер. Когдавыпрямился, увидел, что первого иероглифа не стало:

Слово «НЕНАЙДЕННАЯ» превратилась в «НАЙДЕННАЯ».

Он поднял руку, чтобы постучать, но дверь распахнулась самапо себе, прежде чем он успел прикоснуться к ней, открыв нижние ступениподнимающейся по спирали лестницы. Послышался напевный голос: «Добропожаловать, Роланд, из рода Эльда». То был голос Башни. Это величественноесооружение сложили не из камня, хотя выглядело оно каменным. Но это было живоесущество, скорее всего, сам Ган, и биение, которое он ощущал в голове даже затысячи миль отсюда, всегда было биением жизненной силы Гана.

«Каммала, стрелок, каммала-кам-кам».

Из дверного проема в нос ударил щелочной запах, горький, какслезы. Запах… чего? Чего именно? Прежде чем он сумел ответить на этот вопрос,запах исчез, и Роланду не осталось ничего другого, как задуматься, а непричудился ли ему этот запах?

Он переступил порог, и Песня Башни, которую он слышалвсегда, даже в Гилеаде, где она пряталась в материнском голосе, поющем емудетские песенки, наконец-то смолкла. Послышался еще один вздох. Дверь сгрохотом закрылась за его спиной, но он не остался в темноте. Свет шел от самихспиральных окон, смешиваясь с отблеском заката.

Каменные ступени, достаточно узкие, аккурат для одногочеловека, уходили вверх.

— Вот идет Роланд, — крикнул он, и слова унеслись поспирали. — Ты, на вершине, услышь меня и прими с миром, если сможешь. Если тымой враг, знай, что я пришел без оружия и желания причинить зло.

И он начал подъем.

Девятнадцать ступеней привели его на первую лестничнуюплощадку (и к каждой последующей вели ровно столько же ступеней). Он увиделоткрытую дверь, за ней — круглую комнату. На камнях стены вырезали множествонакладывающихся друг на друга лиц. Многих он узнал (скажем, Келвина Тауэра,склонившегося над раскрытой книгой). Лица смотрели на него, и он слышал ихбормотание.

«Добро пожаловать, Роланд, прошедший много миль и многомиров, добро пожаловать, выходец из Гилеада, из рода Эльда».

В дальнем конце комнаты находилась еще одна дверь, стемно-красными портьерами по бокам. На высоте шести футов от пола, точно науровне глаз, в двери было маленькой круглое окошечко, чуть больше глазка вдвери тюремной камеры. Комнату наполнял сладкий аромат, который он узнал безтруда: такой запах шел от мешочка с сосновым саше, который мать сначалапривязывала к его колыбельке, а потом — к первой кровати. Аромат этот сразуизвлек из памяти те давние дни, как всегда удается ароматам: если какое-точувство и служит нам машиной времени, так это обоняние.

Потом, как и горьковатый запах щелока, он исчез.

Мебели в комнате не было, на полу лежал лишь одинпосторонний предмет. Роланд подошел к нему, наклонился, поднял. Маленькаяскоба-защелка из кедра, с привязанной к ней синей шелковой ленточкой. Он виделтакие вещицы, давным-давно, в Гилеаде. Одно время сам носил такую. Когдакостяная пила разрезала пуповину только что родившегося младенца, отделяя матьот дитя, такую скобу устанавливали чуть повыше пупка младенца, где она иоставалась, пока отросток пуповины не отваливался вместе с ней (сам пупокназывался тет-ка кан Ган). Этот кусочек шелка на скобе говорил о том, что онапринадлежала мальчику. Скобы девочек повязывали розовой ленточкой.

«Так это моя скоба», — подумал Роланд. Еще несколькомгновений он, как зачарованный, разглядывал ее, потом положил туда, где оналежала прежде. Где ей было самое место. Когда поднялся, увидел личико младенца

(Так это и есть мой маленькой дорогой бей-бо? Если ты такговоришь, пусть так будет!»)

среди множества других лиц. Перекошенное личико, словнопервый глоток воздуха вне материнского чрева ему совершенно не понравился,потому что уже пахнул смертью. Скоро ему предстояло дать оценку вновьсложившейся ситуации громким криком, который разнесется по апартаментам Стивенаи Габриэль, вызвав улыбку облегчения на лицах слуг и друзей, которые егоуслышат (только Мартен будет хмуриться). Роды завершились, и ребенок родилсяживым, скажите спасибо Гану и всем богам. У рода Эльда появился продолжатель,а, следовательно, шанс, что достойное сожаления соскальзывание мира к гибелиеще можно обратить вспять.