Капитан госбезопасности расслабленно закурил следующую. У него был исключительно довольный вид: я, мол, с удовольствием поработал и очень собой горжусь.

– Как видишь, у нас длинные руки, – сказал Керженцев и с наслаждением пошевелил пальцами своих вовсе недлинных рук. – У нас очень длинные руки. Что ж… мы и так потеряли очень много времени. Через час твоя новая рота должна уже быть на марше.

Слова о новой роте Белоконь пропустил мимо ушей. Он был занят. Он представлял, как вырывает Коржу руки.

* * *

Керженцев поручил сонному Лютикову проследить, чтобы Белоконя отконвоировали к остальным. «На тот свет», – подумал Белоконь. Нужно было соблюсти протокол, а также отделать сержанта напоследок.

– Обработаешь его лично, лейтенант, – сказал Керженцев. – Хоть какая-то от тебя польза.

Белоконя повели в глубь рощи за блиндажом капитана госбезопасности. Через полсотни метров остановились. Сержант изображал покорность судьбе, а на самом деле лишь ждал удобного момента для бегства. Вот так просто и глупо расстрелять себя он не даст.

Лютиков оглянулся на конвоиров, которые смотрели на него, не скрывая усмешек. Неожиданно лицо лейтенанта исказилось, он подскочил к Белоконю и ударил его кулаком в живот. Удар был несильным, Белоконь согнулся скорее от неожиданности, чем от боли. Происходящее он воспринимал с отстраненной готовностью к действию. Он всегда впадал в это состояние, когда вокруг творилось что-то из ряда вон выходящее, что не вписывалось в привычную картину мира, которая и без того трещала по швам в это военное время.

Лютиков приложил его сапогом под колено. Тоже не особенно крепко, однако это была та самая раненая нога. Швы Рита сняла всего четыре дня назад, и место было довольно чувствительным. Когда сержант оказался на земле, Лютиков изо всех сил стал пинать его, особо не разбирая, куда бьет, все с тем же истерическим напором. Белоконь почти не замечал ударов – он только закрыл лицо руками и согнулся, напрягая мышцы спины. Силы Лютикова быстро иссякли – видимо, лейтенант был действительно очень утомлен. Кроме того, он явно не испытывал к Белоконю негативных чувств и бил скорее для галочки. Когда он прекратил, энкавэдэшный старшина с тупой и плоской рожей, главный из конвоиров после Лютикова, сказал:

– Что же это за халтура, товарищ лейтенант? Такому лосю нужно как следует всыпать, иначе он ничего не почувствует. Разрешите, я добавлю.

Не дожидаясь ответа, он сильно пнул Белоконя по почкам. Затем последовал еще один такой же ощутимый удар.

Раздался окрик Лютикова:

– Отставить! Хватит!

Плоскомордый старшина успел садануть в третий раз. Он сплюнул и прекратил.

– Слушаюсь, товарищ ли-ти-нант! – сказал старшина с издевательскими интонациями, произнеся последнее слово по слогам. – А ну вставай, сволочь! Подъем! Отдохнешь на том свете!

Чувствуя болезненное покалывание от последних ударов, Белоконь стал медленно пониматься, стараясь не становиться на четвереньки и не давать старшине лишнего повода. И все равно он получил сапогом по ребрам. Этим тычком сержанта свалило обратно на траву и сухую хвою.

– Отставить! – крикнул Лютиков.

Старшина ничего не ответил, но, похоже, немного угомонился. Белоконю удалось подняться и выпрямиться.

– Сорвать с него петлицы! – распорядился Лютиков.

Плоскомордый старшина стал к Белоконю вплотную и рванул петлицы с выпущенного над кителем ворота гимнастерки. Сержант пришивал их сам, поэтому петлицы сидели криво, но крепко. Его потянуло вперед вместе с ними, и старшина не упустил случая стукнуть ему кулаком под дых. После этого петлицы были сорваны. Поскольку нарукавных нашивок у Белоконя не было, на этом процесс разжалования завершился.

Лютиков стал перед ним и устало произнес заученную речь. Видно было, что он отбарабанил ее уже не один десяток раз, слова сыпались из лейтенанта скороговоркой:

– Решением чрезвычайного военного трибунала под председательством капитана государственной безопасности Антона Игнатьевича Керженцева, исполняющего обязанности прокурора…

В трибунал входили все присутствующие за исключением Белоконя, а также оставшиеся в блиндаже Корж и его секретарь. Лютиков исполнял обязанности старшего следователя и прокурора, секретарь был секретарем, конвойный старшина – помощником прокурора, остальные конвойные присутствовали в качестве представителей политотдела, что Белоконя даже несколько удивило. Лейтенант объявил следствие по его делу закрытым, приговор Лютиков заранее назвал не подлежащим обжалованию (видимо, от усталости он произносил речь в произвольном порядке) и, наконец, огласил сам приговор:

– В соответствии с приказом номер двести двадцать семь народного комиссара обороны СССР товарища Сталина… – Лютиков набрал воздуха и продолжил скороговоркой: – …вам предоставляется возможность искупить кровью свои многочисленные преступления против Родины самоотверженной службой в отдельной штрафной роте для рядового состава, а также младшего и среднего начальствующего состава… Ф-фу!.. – вдохнул он. – Вот!

На этом официальная часть закончилась, и ошарашенного Белоконя повели дальше в лес.

«Значит, не расстреляют», – думал он. Главное, чтобы не расстреляли. Люся, дети… Этот расстрел стал бы для них клеймом на всю жизнь. А жизни бы и у них не было… Возможность искупить – это самые главные слова. Искупить – и с ними все будет хорошо. Что ж, значит, ему нужно героически погибнуть в бою. Сказано же: кровью! Погибнуть не просто так, а на виду у командования. Ничего, не самая сложная задача. Что там за командование-то? НКВД?..

А ведь был на волоске от побега. Плоскомордый старшина с его пудовыми сапогами не дал Белоконю совершить большую глупость. Поблагодарить этого урода, что ли.

Сейчас он должен идти вперед. Нужно дать войне напиться своей крови – тогда она его отпустит. И не будет держать в заложниках его семью. Ради них!..

Белоконя привели к большому, глубокому оврагу. Сверху по периметру густо стояли автоматчики. Через каждые пять шагов были установлены ручные пулеметы. Все дула смотрели внутрь. Это было все, что Белоконь успел заметить, прежде чем его столкнули туда, под прицел доброй сотни стволов.

Бывший сержант кувырком скатился вниз, в шумящую толпу. Вокруг загомонили:

– Смотри-ка, еще один!

– Здоровый, падла…

– Нашего сволочного полка прибыло!

– Не очень-то битый…

– Чистюля! Франт!

Разноголосый гам прервала автоматная очередь над головами.

– Цыц, арестанты!!! – гаркнули сверху.

Шум не утих, но голоса стали глуше. Белоконь поднялся на ноги, отряхнул злосчастный китель, подобрал вещмешок. Он мельком подумал, что ничего из вещей, за которые его обвинили в мародерстве, у него не отобрали. А значит, вовсе не в вещах дело. Проклятье!..

На дне оврага расположились солдаты. Грязные, оборванные. Многие были избиты до полусмерти – они лежали на земле и стонали. Здесь было довольно просторно, арестованные сидели и группками, и отдельно. И лица, лица… Там и сям сверкали глазами перекошенные злобой морды – их было не так много, но они больше всего привлекали внимание. На новичка бойцы смотрели с безразличием – навидались.