– Я помню, товарищ майор. Вы тут посмотрите, – он показал на узкую полоску тончайшего целлофана синего цвета, прилипшую к плинтусу.

– Ага! – присел Геннадий Борисович на корточки. – Никак в бахилах наш кровопиец был. Аккуратист! Да уж…

– И проник в комнату через балкон, – констатировал Саня. – Смотрите, какой ерундовый запор: что снаружи, что изнутри открыть – плёвое дело. Один поворот ручки.

– Это уж… да уж… – пробормотал своё излюбленное следователь. – Гаврюхина бы сюда с его псом. И все бы дело закрыли в момент. Кинулся бы Рэм на эту щуку рыжую – и премия с благодарностью в кармане, – размечтался Геннадий Борисович.

– Да где он – Гаврюхин-то? Июль! Его с Валдая не выковырнешь, – отозвался Кихотыч, щелкая фотоаппаратом, и вдруг зашикал на коллег: – А ну-ка, кыш с места преступления! Все затоптали, понимаешь.

– А мы и так уходим. Может, под балконом чего и поинтереснее найдем. Какой-нибудь жи-ирный отпечаток, – почмокал Рожкин и отправился во двор.

В холле к нему кинулись хозяева и постояльцы, но он, отгородившись от всех, как гламурная звезда от вспышек фотоаппаратов, выскользнул на улицу. Впрочем, изучение гравийной отсыпки, которая проходила под балконами с северной стороны дома, ничего не дало. Ни следов, ни вмятин, ни «рояля в кустах», в смысле – лестницы.

На образцовой кухне царил порядок и о пропаже ножей речи не шло. Во всяком случае, это утверждал повар, демонстрируя полный комплект, включая огромный разделочный нож для мяса и топорик. Подвальное хозяйство Гулькина, наоборот, пребывало в «творческом» беспорядке. Впрочем, все три разнокалиберных топора и две кувалды присутствовали. Самохин знал инвентарь Левы, так как иногда помогал ему. Телефон Гулькина находился «вне зоны доступа», приходилось ждать его появления или идти к нему домой. Но это могло подождать.

Рожкин тоскливо вздохнул. Кусок бахилы, отпечатки, добытые экспертом, и сам труп – негусто. Впрочем, еще была надежда на показания всех этих дерганых баб. К ним «на растерзание» и пошел Геннадий Борисович, приговаривая свое вечное «уж».

Когда тело убитой выносили из дома, с Ликой случилась истерика. «Не ту! Вы понимаете, не ту убили! – кричала она как заведенная. – Как же вы не понимаете, что целью была я!» Люша пыталась что-то говорить, спрашивать, утешать – все оказывалось тщетным. Дарья напоила Травину успокоительным, после чего воспитательница притихла в углу дивана, подперев щеки кулачками. Ни единого слова вытянуть из нее не получалось. Она поглядывала на входную дверь в напряженном ожидании. «Ждет Гулькина», – подумала Люша.

Лев задерживался в отеле каждый день допоздна, потому приходил на работу не раньше десяти – половины одиннадцатого. Горничная Ида, которой Даша выделила комнатку рядом с кухней, иногда ночевала в доме дяди – повара Самохина. Так произошло и в этот раз: Щипковой не было в отеле и ее появления ждали в девять. Обычно накрывала к завтраку, который подавался в половине девятого и не отличался, по европейским стандартам, сложностью, сама хозяйка. Но сегодня, в силу чрезвычайных обстоятельств, все сидели голодными. И Ида что-то запаздывала.

Взглянув очередной раз на массивные двери, которые незыблемо охранял оперативник Паша, попутно контролируя ситуацию в холле, Травина вдруг побледнела, и в глазах ее появился ужас. На пороге, в недоумении озираясь, стояла горничная: в белых босоножках, красных носочках, зеленом синтетическом платье с рукавом фонариком и с не поддающейся цветовой классификации холщовой хозяйственной сумкой, в которой что-то бугрилось.

Лика, вытянув руку в направлении Щипковой, вскрикнула:

– Держите! Вот! Её! Держите. – И Травина заметалась, заламывая руки, и заплакала.

Оперативник невольно ухватил за локоть пришедшую. Впрочем, Ида сама вцепилась в рукав флегматичного Паши, будто ища защиты. Так и застал их – держащихся друг за друга – следователь. Он распорядился предоставить ему спокойное помещение для допроса. Даша провела Рожкина в свои комнаты на первом этаже.

Люша поднялась с дивана и стала прохаживаться около «допросной». Но дверь оказалась плотно прикрыта, и сыщица не могла ничего слышать. Тогда Шатова прошла к барной стойке и присела на высокий табурет – отсюда она видела всех присутствовавших в холле. Казалось, тягостное молчание, повисшее незримой, но осязаемой, наэлектризованной тучей, вот-вот взорвется чьим-нибудь новым страшным криком.

Понаблюдав за собравшимися, Люша убедилась, что читать мысли по лицам она не умеет. Взъерошенный, напряженный, нелепо закрутивший ноги в жгут Василий; бледная Даша, вздумавшая протирать губкой листики цветов на окне; пунцовая испуганная Зуля, которая, похоже, впервые в жизни не знала, как себя вести; затравленная, с открытым ртом Ида, притиснувшаяся к Самохину, который не поднимал глаз и, если бы не покачивал ногой, казался бы задремавшим. Нет, никакой тайны или печати преступных страстей не читалось на лицах этих людей.

– Рассказывайте! – гаркнул Геннадий Борисович Травиной, когда та села перед ним на стул.

– Я всё! Всё теперь расскажу! – Лика прижимала мокрый платок к лицу.

Она немного утихла перед дознавателем, который внушал ей доверие своей деловитостью и спокойствием.

– Я видела фотографию Федотова у Иды на столе. В рамочке.

– Ну и что? – хмыкнул Рожкин.

– А когда артиста отравили, фотография исче-езла, – всхлипнула Травина.

– И что? Помер, она и убрала из какого-нибудь суеверия. Разве Щипкова не может быть поклонницей артиста? Может, он сам ей фото подарил.

– Конечно, сам! – Лика тщательно утерлась и с вызовом посмотрела на следователя. – Ведь она его незаконнорожденная дочь.

Рожкин, у которого вытянулось лицо и расширились маленькие глазки, переглянулся с оперативником Саней.

– Я слышала ее разговор с дядей, с Самохиным. По-видимому, она шантажировала артиста, просила крупную сумму денег. За неразглашение и вообще за несчастное детство.

– Конкретно! Что конкретно вы слышали? – подался к ней Рожкин.

Лика вздохнула, собираясь с мыслями.

– Значит, она сказала: он всю жизнь нам с матерью сломал, артист хренов. Так… Пусть хоть на старости расплачивается за все. А повар буркнул, что, мол, черт с ним, с этим артистом. Не унижайся, мол.

– Ну, а убийство? При чем тут убийство, если она хотела денег с предполагаемого «папы» слупить?

– Вы не дослушали! Щипкова сказала, что если он не признает ее, то… словом, она его прикончит. Какое-то слово она произнесла редкое, но смысл был очевиден.

– А когда разговор-то происходил? – вступил Саня.

– Аккурат накануне отравления. – Травина снова начала всхлипывать – Я, идиотка, своими намеками вынудила убийцу действовать, и подставила несчастную Адель Вениаминовну, которая ночевала в моем номере! Меня, поймите, меня как свидетельницу должны были убить! Как… как мне с этим жи-ить?! – Она закрыла руками лицо и затряслась.