минут назад не она рассыпалась в комплиментах.

Алия побледнела. Заозиралась по сторонам. Было непонятно, ищет ли она напуганными глазами дочь или просит прощения за такой скудный подарок у всех гостей. Аманкул схватил её за руку и молча усадил в машину. Она лишь прикрыла лицо руками и так и не подняла его, пока машина не слилась с темнотой, показав напоследок алые габаритные огни.

Аманбеке знала, что даже в закромах её небогатого дома можно найти что-то интереснее вышедших из моды хрустальных ваз, отсыревших корпе и блёклых простыней из бязи. Вслух она ничего не сказала.

— Ну, я пошла, домой мне пора. Кто ещё идёт? — засобиралась Марина, еле сдерживая смех.

— Пора по домам! Да и молодых надо оставить наедине, — громко произнёс Серикбай.

Аманбеке тряхнула головой и вручила брату пакет с саркытэм.

Гости стали собираться вслед за Серикбаем. Они сметали с дастархана в целлофановые мешочки всё, что не успели доесть, расцеловывали Аманбеке и оставляли её наедине с горой жирной посуды. Когда Булат вручил ей конверт с блокнотом и вышел вместе с Тулином во двор, Аманбеке резко выдернула провод самовара из розетки. Электрическая дрожь будто ударила под лопаткой. Она посмотрела на свои костлявые руки в толстых венах и вспомнила предсказания косточек.

— А не свою ли смерть я видела?

Серикбай шёл к дому пошатываясь. Путь от Аманбеке до трёхэтажки лежал через детскую площадку, построенную к юбилею посёлка. Высокая металлическая горка, скрипучие качели с боковинами в виде мультяшных персонажей и песочница с какими-то поломанными игрушками.

Гравий под ногами казался ему рассыпанной гречкой. Ночной воздух вместо свежей прохлады обдувал точно мясным ветром. Сам он тоже пропах едой. Серикбай чертыхнулся, вспомнив, что Аманбеке всучила ему пакет с кусками казы и куртом. Он присел на низенькую детскую лавочку — с боковины качелей на него глядел волк из «Ну, погоди!», и белые полосы его тельняшки казались рёбрами. Серикбай огляделся, нет ли поблизости бездомных собак.

Никого.

Он заглянул в пакет и, выудив оттуда белый комок сухого творога, вцепился в него зубами. Сам удивился, как хрустко у него вышло, и улыбнулся. Его дети любили есть курт. Они суетились вокруг Наины и Аманбеке, когда те развешивали марлевые мешочки с творогом на ветвях старой яблони. А когда лакомство было готово, Маратик присасывался к нему и вкусно причмокивал, от соли его губы распухали и лицо, без того кукольное, делалось ещё милее. Катя грызла на манер собаки, как он сейчас.

Стали всплывать образы. Катя грызёт курт, Катя смотрит на него глазами побитой собаки — в тот день, когда ушла Наина. И он не выдерживает этого взгляда и уходит из дома. Возвращается в надежде застать её спящую, а она снова, как щенок, вертится радостно вокруг него, стягивает с отца грязные сапоги, чтобы он, еле стоявший на ногах, не прошёл в них в комнату и не плюхнулся спать так. Наутро находит на кухне тарелку с остывшим вчерашним ужином, которую дочь грела, пока он храпел в зале.

Ему приходит в голову страшная мысль, что никогда он дочь свою не любил.

От солёного творога захотелось пить. Серикбай глубоко вдохнул, будто прохладным воздухом мог утолить жажду, и, поднявшись с места, сделал несколько неуверенных шагов. Сначала ему показалось, что в темноте он не разглядел дерева и теперь его ветки больно упёрлись в грудь. Но, вытянув руки и ощупав воздух, понял, что впереди ничего нет. Ещё один шаг, и невидимая коряга будто прошла сквозь рёбра.

Впереди белела маленькая фигура. Серикбай замер. Фигурка замерла тоже.

— Маратик, — тихо сказал Серикбай и упал на колени.

— Па-а-а-а-а-апа, — запел Маратик, как живой.

Через мгновенье фигурка в белых лохмотьях уже стояла перед Серикбаем.

— Неужели это ты! — всхлипнул Серикбай и осторожно, не веря в происходящее, обнял сына. Ощутил под лохмотьями хрупкие кости. Ему показалось, что сын не дышит.

Он вспомнил маленькое тельце, укутанное в саван. Вспомнил, как ткань для савана покупала Наина. Разомкнул объятия, достал из сумки твёрдый кусочек курта и протянул сыну. Тот взял угощение и часто заморгал, будто впервые видел и не знал, что с этим делать. Серикбай смотрел на его кулачок с творогом, а перед глазами стояла другая картина: безжизненная ручка из-под опрокинутого телевизора.

— Сын, неужели ты живой?

Маратик молчал.

— Почему столько лет я тебя не видел? Я искал тебя. Другие слышали твой голос, а я нет. Неужели ты живой, сын?

— Нет, папа. Это ты мёртвый, — ответил Маратик совсем взрослым голосом.

Серикбай хотел коснуться своей груди, но наткнулся на большую ветку, будто теперь он сам стал деревом. Больным и старым деревом, которое спилили и толкнули, чтобы оно наконец свалилось. Серикбай хотел ещё раз взглянуть на лицо Маратика, но увидел перед собой только заплаканную Катю в несуразном нарядном платье.

Первое место. Номинация Поэзия

Оля Скорлупкина

В стране победившего сюрреализма

(Сборник стихотворений)

Стихотворение на пришествие эсэмэски ранней весной

чего ты хочешь от меня аптека озерки

тогда как в голове снуют прозрачные зверьки

о предложения услуг вы цифровой недуг

там договор видений полн и можно я пойду

из всех щелей глядит кредит одобренный теперь

нам выставят злопастный счёт и выставят за дверь

в глущобе сказки говорит ужасный микрозайм

так и запишем мы онлайн не соблюдая тайн

о бойся бармаглота сын и справки собери

уведоми удостоверь читай вердикт жюри

что вьёшься чёрный вексель над моею головой

вот паспорт полис страх и снилс вот франц процесс конвой

повестка будет хрюкотать и извещенье из —

вещать и страшно верещать пугая стайку виз

какие хливкие шорьки какие блин звонки

когда варкается уже где совести ростки

барабардает голова от полчища бумаг

где храброславленные зрят антихристовый знак

следы невиданных зверей испортят документ

тут извините рифма мент (он пылкает огнём)

и только это разберёшь уже тупой как нож

для разрезания бумаг где всё утверждено

подписано разрешено и внесено до дна

тогда как выскочит война как выпрыгнет война

о бойся бармаглота сын да папа я боюсь

Горячая линия

в Питере тридцать четыре