Иногда, впрочем, я подкрадываюсь к дыре в шифере, откуда неплохой обзор, и даю короткую очередь по шевелящимся кустам. Я уже выкинул три пустых магазина, пристегнул к автомату последний полный и стреляю одиночными из экономии. Рябой же сидит на стуле перед дверным проемом и смотрит в оптический прицел на дорожную насыпь, которая возвышается над домом. По ней бежит голый по пояс, загорелый гранатометчик, он, видно, хочет залечь за кучей гравия и оттуда пальнуть по нам из РПГ. И тут, братцы мои, Рябой спускает курок, винтовка в его руке дергается, я вздрагиваю от выстрела, а парень падает лицом в лужу. В кино я в восторге от таких трюков, но сейчас мне хочется, чтобы парень быстренько вскочил на ноги и, пока Рябой перезаряжает винтовку, успел спрятаться за кучей гравия. Но он лежит и, похоже, никогда уже не встанет. Я умоляю Рябого:

– Надо делать ноги, пока они не пригнали БМП!

– Флаг тебе в руки, – говорит он с усмешкой.

– Ладно, посторонись.

Рябой откидывается на спинку стула, я выскакиваю на каменную, без перил лестницу, но шквал огня загоняет меня обратно.

– Ну как? – ехидно спрашивает Рябой и снова направляет дуло на дорогу с трупом в луже.

– Я здесь точно не останусь.

– Дай знать, если найдешь лазейку.

Я снова принимаюсь бегать по комнатам второго этажа, спотыкаясь о мешки с закаменевшим цементом, лопаты, доски, ведра и прочую хрень, и обнаруживаю дверь в конце коридора, но она заперта. Я хватаю кирку и начинаю крошить дерево. Дверь слетает с петель, падает вниз, и, братцы мои, я вижу путь к свободе! Ура! Правда, вдоль проволочного забора, который тянется до самого обрыва над буйной после дождей Лиахвой, разрослась ежевика со жгучей крапивой. Солдатам оказалось слабо пройти сквозь нее, потому-то они и не смогли нас окружить. Можно рискнуть перемахнуть через ограду – по мне, лучше вырваться из ловушки с колючками в заднице, чем навсегда остаться здесь. Я бегу к Рябому и говорю, что нашел выход, давай вставай, я не шучу! Он берет корзину и медленно, будто нехотя идет за мной. Я останавливаюсь у дверного проема и говорю:

– Гляди, надо только сигануть через забор и колючки!

– Да ты спятил, я не оставлю им джонджоли.

– Да черт с ними, потом еще нарвем, я твоей жене все объясню, она поймет!

– Ладно, ты прыгай, а я посмотрю.

Я перебрасываю через изгородь автомат, делаю несколько шагов назад, разгоняюсь, прыгаю и, братцы мои, падаю в самую гущу зарослей. Но я так разгорячен, что не чувствую боли и выбираюсь из кустов. Одежда свисает с меня ленточками. Я подбираю автомат и кричу Рябому:

– Эй, не тяни, кидай сюда винтовку и корзину!

Но Рябой уходит обратно в дом, а я принимаюсь вытаскивать из себя колючки. И тут до моего слуха доносится рев БМП, он все ближе и ближе. В проеме появляется Рябой с деревянной лестницей. Он неторопливо спускается по ней с корзиной джонджоли. Я немного остыл и уже чувствую боль от царапин и ожогов.

– Где ты ее взял? – спрашиваю Рябого в досаде, выдергивая колючку из-под нижней губы.

– Ты про лестницу? Нашел.

– Что ж ты молчал?

– А ты не спрашивал.

Очутившись внизу, он кладет драгоценную ношу на землю, подбирает выбитую мной дверь, кидает ее на заросли ежевики и идет по ней как по мосту. Уже с безопасного расстояния мы смотрим на пылающий дом…

***

Мы чудом выбрались из окружения, и после выпавших на нашу долю тяжких испытаний неплохо бы по домам разойтись. Но Рябой, братцы мои, никак не может успокоиться и говорит: смотри-ка, солдаты думают, что мы все еще в доме, окружили его и потеряли всякую осторожность, у тебя как с патронами? Один неполный магазин, говорю и продолжаю щуриться на дымящийся особняк, из которого мы только что удрали, но, лопни мои глаза, зеленых человечков вокруг ни одного не засек. Кстати, у меня плохое зрение: минус три с половиной, однако надеть очки не решаюсь, потому что крутые парни с огненным взором презирают близоруких ботанов. Приходится притворяться: вижу пятерых, да они совсем как дурачки суетятся, очень неосторожно с их стороны…

А Рябой размышляет вслух, его закадровый голос раздражает, а планы – пугают меня: надо перейти на другой берег, спрятаться вон за теми кучами гравия в карьере, тогда мы окажемся за спиной солдат и перебьем всех! Только бы патронами разжиться. Я робко предлагаю сходить к Бесе, который недавно хвастал, будто выменял вино на боеприпасы у военных. Ладно, давай к нему, говорит Рябой, хватая корзину с джонджоли, и мы бежим прочь из села. У родника, однако, мы делаем привал, утоляем жажду и, освежившись, дергаем дальше.

Минут через десять я стучусь в дверь дома Бесы, а Рябой усаживается на лавку во дворике. Беса открывает и, увидев мою разодранную, в колючках одежду, испуганно спрашивает: что случилось, ты не ранен, брат? Со мной все в порядке говорю, а вот с патронами беда, кончились, можешь дать нам хоть сколько-нибудь? Конечно, да вы проходите, может, вина холодного? Спасибо, нет, мы очень спешим, слышишь пальбу, нам туда. А можно мне с вами, Таме? Я оглядываюсь на Рябого, как на командира, тот милостиво разрешает. Беса просит обождать, исчезает и выходит к нам в разгрузочном жилете с автоматом и со вскрытым цинком патронов в руках. Он торжественно ставит его на круглый пластмассовый столик под тутовником, и мы с Рябым набиваем карманы пачками патронов.

Уже втроем мы спешим к другому берегу, чтоб оттуда, из засады, расстрелять в спину вражеских солдат, как вдруг Беса останавливается и подбирает с дороги раздавленную иссохшую лягушку. Он смотрит на нее, как Гамлет на череп Йорика, и бормочет: «Я вижу эту лягушку здесь уже несколько лет, и с каждым годом она становится все тоньше и суше, но когда-то она была живая, и я наверняка слышал ее пение в хоре с другими. Может, она была рок-певицей и спешила на свой концерт, и какой-то гад нарочно наступил на бедняжку и раздавил. Мы все умрем, и чем я буду отличаться от этой лягушки? Тем ли, что надо мной будут плакать родители – на войне я вряд ли переживу их, а кто знает, какие чувства испытывали родные лягушки, узнав про ее гибель. Должно быть они раздувались от горя и лопались, как шарики. Нет, я не хочу превращать живых людей в мертвых лягушек, идите сами, я возвращаюсь домой». «Да ты