Едва мы закрываем за собой входную дверь, в меня вселяется чувство удивительной легкости, и причина его такова, что в течение нескольких часов я буду ведомой; Том, обуреваемый схожими мыслями, протягивает мне руку, и я принимаю ее. Одно лишь время — драгоценный товар, и предвкушение удовольствия посвятить какое-то время друг другу, просто так, без всяких дел, — сенсация, которую мы оба смакуем. Несколько шагов мы проходим в молчаливой гармонии, и я чувствую прилив оптимизма при мысли, что мое нарушенное равновесие могло бы быть восстановлено, если бы мы только проводили больше времени вместе. Возможно, в течение минуты я продолжаю вспоминать время до рождения детей, когда были лишь Том и я, когда мы могли оставаться в постели в течение всех выходных, читать все газеты и делать короткие перерывы. Потом я осознаю, что машина, к которой мы идем, исчезла.

— О Боже! Я же оставила ее сегодня днем возле школы! Мальчики захотели пойти домой пешком. Ну как же я об этом забыла… — бормочу я, пытаясь просчитать, как долго мне придется расплачиваться за это нарушение. Приблизительный подсчет с учетом того, до какой степени его предстоящая поездка с этим ресторанным представлением компенсирует его отсутствие, подсказывает, что библиотека в Милане мне поможет. И я права. Лишь часы, проведенные вместе в гармонии, имеют для нас сейчас ценность.

— Не волнуйся, я сбегаю за машиной, а ты пока иди по направлению к школе, — говорит он, стартуя со скоростью спринтера, от которой, я уверена, он откажется приблизительно через сто метров, так как выдохнется.

Я думаю о Полли, работающей над своим эссе. Интересно, куда девалась вся та информация, которую я нахватала за время того периода интенсивных штудий — от школы до университета? Она утрачена навсегда? Наверняка закат начался в годы рождения детей, тогда мне приходилось осваивать целые пласты новых интересов. Коляски, например. Несколько лет назад я могла бы написать длинное эссе о колясках. Приобретение нашей первой потребовало времени больше, чем покупка автомобиля. И большиих дискуссий, чем покупка нашего дома. Помню беседу, состоявшуюся у меня на работе с парой моих коллег-мужчин, у которых были малыши, как раз в то время, когда я была беременна Сэмом. Уставшие от беготни по магазинам для мам и малышей в конце недели, расстроенные и сбитые с толку огромным разнообразием колясок, мы вместе сидели в комнате для переговоров, вооружившись различными каталогами и надеясь про себя на то, что мы уже сравнили и проанализировали достаточное количество информации, чтобы прийти к какому-то заключению. Однако спустя полчаса мы по-прежнему продолжали спорить о таких проблемах, как вес, способ складывания, разборка, цвет, украшения… Анализ количества вариантов казался бесконечным.

Потом, когда родился Сэм, новым приоритетом стала медицинская экспертиза. Главным стало точно знать, как использовать стеклянную пластинку, чтобы различать вирусную и менингококковую сыпь; полезно было знать, что цифровые термометры выдают показания, которые всегда чуть-чуть завышены; и было унизительно обнаружить, что противовоспалительные способности савойской капусты и мороженого горошка гораздо выше, чем у других овощей. Теперь список специальных предметов расширился еще более. Его возглавляют школы. Глубина знаний, требуемых для того, чтобы доминировать в этой специфической области, достойна степени доктора философии.

Я поднимаю глаза и вижу Тома, бегущего мне навстречу и размахивающего руками.

— Ее там нет! — кричит он.

— Господи, неужели опять украли? — обмираю я. По крайней мере, на этот раз я твердо знаю, что запасных ключей я не теряла.

— Ты уверена, что оставила ее у школы? Пойду домой и спрошу Сэма, если он вспомнит, — говорит он, немедленно принимая на себя ответственность за решение этой проблемы и бегом устремляясь к дому.

Через несколько минут он появляется. Есть что-то комичное во всей этой его беготне, словно он живет в темпе ускоренной перемотки, в то время как я блуждаю в диапазоне замедленного воспроизведения. Я начинаю улыбаться.

— Не понимаю, почему это тебя забавляет, мы уже на три четверти часа выбились из графика! — кричит он уже сердито, хотя его лицо так близко от моего, что ему нет никакой необходимости повышать голос. — Сэм говорит, что ты оставила ее у входа в кофейню «Старбакс». — Однако чем больше он злится, тем сильнее я веселюсь. — Я действительно видел синий «пежо» на углу, но мне и в голову не пришло, что ты припарковалась где-то в совершенно невообразимом месте.

Теперь мы бежим вместе. Минуем те же самые дома и деревья, мимо которых я прохожу каждый день по дороге в школу, приветливо машем рукой симпатичному мужчине, гуляющему с черным лабрадором, замечаем, что один из уличных фонарей сломан, пробегаем мимо нового супермаркета, перескакивая через ноги бездомного бродяги, который всегда сидит тут на улице. Хотя мы бежим в ногу и в одном темпе — и людям на тротуаре, мимо которых мы пробегаем, должно быть, приятно видеть физическую синхронность наших движений, — на самом деле мы не могли бы быть более отдалены друг от друга, чем сейчас. Тем не менее, машину мы все-таки находим.

— Хорошо, что это случилось сегодня вечером, а не завтра утром перед школой, — говорю я.

— Тут нет ничего хорошего, Люси, это все из-за дурного планирования, — возражает Том.

Мне бы хотелось продолжить прежний разговор, но я знаю: вся моя энергия должна быть сейчас направлена на то, чтобы поднять настроение, уготованное этому вечеру.

Том молча ведет машину, в тихом бешенстве вцепившись в рулевое колесо; его молчание является для меня самым большим из всех наказанием. Я рада тому, что вечер сегодня безлунный, и тому, что мы едем по плохо освещенным дорогам через отдаленные закоулки северного Лондона. Но больше всего я рада тому, что Том не на пассажирском сиденье. Наша машина все еще в состоянии «неубранной постели», и я знаю, что сиденье и я составляем единое целое, ибо шоколадные крошки под моей задницей медленно тают и прилипают к моему пальто, а если я пошевелюсь, подо мной начнут хрустеть старые пакеты от картофельных чипсов и обертки от школьных завтраков. Когда Том поворачивает направо на Мэрилебон-роуд, я вытаскиваю парочку яблочных огрызков из-под рычага ручного тормоза и прячу их в сумочке.

Поток машин почти останавливается. Мы движемся так медленно, что никто даже не утруждает себя подачей звуковых сигналов. Так медленно, что некоторые водители заглушили двигатели и теперь стоят по всему трехполосному шоссе, обсуждая, что могло случиться. Вперед пути нет, назад тоже. И ни один из нас не хочет первым нарушить молчание.

Я вспоминаю поездку домой предыдущим летом после празднования сорокалетия моего брата. Я вела машину по этой же дороге, а Том заснул на пассажирском сиденье через несколько минут после того, как мы покинули дом Марка в западном Лондоне. Тогда мы попали в необъяснимую ночную пробку, как только свернули с Западного шоссе, и я осталась наедине со своими мыслями, перебирая в уме разговоры, возникшие кое с кем из гостей.

Как-то вечером Эмма сказала, что хочет мне кое-что сообщить, и, взяв меня за руку, отвела в укромный уголок в коридоре у входной двери. Я была недовольна этим, время она выбрала неудачно, я как раз беседовала со своим братом о том, почему смерть моего свекра пару лет назад пробудила у матери Тома навязчивую идею произвести дома генеральную уборку, вплоть до выкидывания вещей.