Тем более что с того момента количество работающих или служащих стало увеличиваться просто стремительными темпами. С начале третьей недели, где-то после седьмого декабря по земному летоисчислению, к нам наверх начали прибывать завербованные Виктором Даниловичем отставники подплава, которым было все равно с кем, все равно куда, лишь бы не сидеть дома тем самым лежачим камнем, под который не течет вода. Это был будущий экипаж «Несокрушимого», который надо еще было выдержать некоторое время в стационарных «саркофагах» ради стабилизации организма и избавления от тех болячек, которые успели накопиться за годы службы Родине, а потом подвергнуть гипнопедическому обучению – но это был экипаж. Самое главное, что у этих людей был опыт службы в тяжелейших условиях, опыт соблюдения субординации и взаимодействия в команде, а уж освоить конкретные должности, да еще с гипнообучением – для них не такое уж и сложное дело.

Одновременно стронулся с места и другой вопрос. Почти все семейные эмигрировали с детьми, мало кто оставил своих чад на попечение бабушек-дедушек в надежде меж звезд сделать еще. А там, где дети, должна быть и школа. Если уж в нашем мире неграмотный человек фактически не может найти себе применения, то для «Несокрушимого» это правило возводилось в энную степень. Даже для того, чтобы быть просто оператором каких-нибудь роботов-пылесосов, надо как минимум закончить нашу среднюю школу, иначе по неграмотности оператор наломает кучу дров. Так вот – школу мы открыли, тем более что учителя составляли значительную прослойку среди наших эмигрантов. Единственным, чем я вмешался в их профессиональную деятельность, было распоряжение, что историю и иные общественные науки будут иметь право преподавать только офицеры запаса. Точка.

Одним словом учителя, как и медики, чувствовали себя на борту «Несокрушимого» далеко не самыми последними людьми. Большинство из них своими заслугами перед зарождающейся империей запросто заработают не только на гражданство первого класса, но даже и на личное дворянство, что очень и очень немало.

Тогда же и там же

Макова Мария Петровна 36 лет, снова врач-терапевт.

Теперь мне кажется, что до той катастрофы я даже и не жила. Прошло всего-то полтора месяца, и за такой короткий срок я стала совсем другим человеком. Самое главное, со мной теперь моя милая дочка Нюрочка, и из-за этого я чувствую себя такой счастливой! Наше с ней воссоединение произошло так неожиданно, что я до сих пор не могу прийти в себя. Просто однажды Шевцов вызвал меня к себе. Я помнила об его обещании забрать сюда мою дочь, но не придавала ему большого значения. Мало ли чего может обещать мужик, а потом не выполнить, сославшись на объективные обстоятельства и нехватку денег, времени, удачи. Когда я пришла к нему в апартаменты, прямо в своем бесформенном рабочем балахоне из серо-голубой нетканки, он был не один, а в компании одного из своих помощников – высокого, чуть сутуловатого мужчины с длинными мускулистыми руками и немного некрасивым, но внушающим доверие лицом.

– Вот, Мария Петровна, – сказал мне наш великий диктатор, – знакомьтесь. Это старшина Ячменев Игорь Александрович.

– Очень приятно, – ответила я, – но я собственно не понимаю, в чем дело…

– Пришло время забрать сюда вашу дочь, – заявил Шевцов, оглядев меня с ног до головы, – и старшина Ячменев сделает так, чтобы ваш бывший не возражал против этого. Попутно он на пальцах объяснит этому обормоту, что бить женщин нехорошо. Так что собирайтесь и одевайтесь в свое, в земное. Встречаетесь с Игорем Александровичем через два часа в пятом ангаре.

Я побежала в свою каюту, не чуя под собой ног. Но сначала надо было забежать на службу и отпроситься у Ираиды Леонардовны, которая сменила меня в должности главного врача. Точнее, не отпроситься, а поставить в известность, потому что распоряжения Шевцова всегда выполняются с безукоризненной четкостью. Сама Ираида Леонардовна была высокой седой семидесятилетней старухой, с прямой как палка спиной. Там, на земле, она уже готовилась умирать, но здесь, наверху, после сеансов «стабилизации» в стационарных саркофагах, вдруг почувствовала новую тягу и интерес к жизни, молодея с каждым днем. Впрочем, мне тоже жаловаться было особо не на что, потому что, оставшись помощником и заместителем Ираиды Леонардовны, я имела доступ к таким же сеансам, которые помогли мне в буквальном смысле скинуть лет десять с возраста, никак не меньше.

Одним словом, через два часа я уже стояла у пятого ангара, одетая почти так же, как и в тот злосчастный день, с перекинутыми через руку свитером и пуховиком. Надевать все это внутри корабля, где поддерживалась температура в плюс двадцать пять градусов, было бы великой дурью и египетской пыткой. Старшина подошел чуть позже, одетый как на рекламном плакате, с шинелью, так же переброшенной через руку. Кроме нас, там еще толпился народ – шесть женщин с сопровождающими; видимо, им тоже разрешили забрать на борт своих родных. Приглушенный возбужденный гомон выдавал, что все крайне возбуждены и с нетерпением ждут этого момента. И ведь никто не хочет вернуться обратно – уж больно безысходная там, внизу, атмосфера. К тому же перед самым вылетом Шевцов раздал всем нам, отлетающим, пластиковые карточки и сказал, что на них по сто тысяч рублей премии за усердную работу. И что, хоть он и не советует задерживаться, но вознаградить себя за все тяготы и лишения мы просто обязаны.

Два с половиной часа полета от «Несокрушимого» до Владивостока пролетели как одна минута. Высаживали нас в разных загородных точках возле дорог, где мог проехать автомобиль – вот и нас высадили так, что уже пять минут спустя нас подобрала легковая машина, за рулем которой был один из приятелей Шевцова (на самом деле еще один завербованный подполковником Седовым офицер-отставник). Сначала мы немного поездили по магазинам, где я прикупила для Нюрочки разных подарков, как всегда это делала, возвращаясь из командировки.

Потом мы поехали ко мне домой. Я открыла дверь своим ключом (потому что человек-гавно еще не успел сменить замки) и впустила внутрь старшину Ячменева, предварительно предупредив его о том, что мой бывший имеет гадскую привычку таскать с собой кастеты, баллончики, ножи и прочие штуки, которые придают уверенности закоренелому трусу. Мой бывший был дома один, и в весьма наклюканном состоянии. Едва он только вырулил нам навстречу в трениках по коридору, как раздался глухой звук удара, за ни еще один; и когда я вошла, мой бывший мучитель представлял сбой не больше, чем лежащую на полу бесформенную груду тряпья, из которой торчало необъятное волосатое пузо.

– Мария Петровна, – сказал мне старшина Ячменев, – ваш «бывший» больше не возражает против вашего отъезда. Не так ли, приятель?

Человек-гавно ничего не ответил, только нечленораздельно замычал, после чего старшина Ячменев со вздохом взял его за шиворот и, как мешок с отходами, поволок в нашу спальню.

– Мария Петровна, – крикнул он оттуда, – вы пока соберите ребенка, а я займусь воспитательным процессом.

– Игорь Александрович, – ответила я Ячменеву, вслушиваясь в буцкающие звуки, – только, пожалуйста, его не убейте. Не стоит он того.