Оленька плыла медленно и с достоинством, как челны Стеньки Разина. Она просто не могла допустить, чтобы хоть кто-нибудь не обратил внимания на её округлую попку — это было бы для неё трагедией, честное слово, но мы ничего не имели против такого отношения. Вокруг неё мухой вился Чикатило, а я шёл в некотором отдалении — я любил наблюдать этот балаган со стороны, мне это всегда нравилось.

Как мы и думали, Чикатилина команда ещё только начинала отстраиваться. На таких концертах всё происходит именно так, потому что кондовый клуб «Улица Радио» — это не лондонский «Underworld», а Чикатилина группа — не «Joy Division». А Москва — не музыкальный город, здесь слушают шансон. В общем, нам пришлось идти в бар и оттуда слушать, как пухлый Алёша препирается с накуренным звукорежиссёром, а потерянный Алкоголист орёт в микрофон: «Раз, раз».

— Ну и пидорас, — степенно говорил рядом с нами кто-то модный и пьяный.

Та неделя для нас тоже была сопряжена с пьянством. Это было вынужденное пьянство, поэтому от него не депрессовало. До обеда, правда, имела место какая-то небольшая дезориентация в пространстве, но мы не обращали на неё внимания. Пьянство принято описывать надсадным голосом и с надрывом, с элементами трагедии, но нас оно абсолютно не напрягало.

За неделю мы перебухали со всеми своими коллегами по цеху, даже с Колей, хотя он-то уж точно нам был абсолютно не нужен. Пьянка с Колей была Чикатилиной спонтанной выходкой — этот персонаж интересовал его с психологической точки зрения. Он вообще любил изучать инакомыслящих индивидуумов, и в принципе правильно делал. Потому что совсем никаких людей нет — человек может быть если не интересным, то хотя бы смешным. И то, и другое полезно для вашего здоровья, и не пытайтесь убедить меня в обратном. Любой Лёня Свиридов может стать объектом для написания «Войны и мира», если правильно его преподнести. А у Чикатилы ведь была навязка о написании чего-нибудь эпохального и трёхтомного — такого, под которым прогибаются полки. Во всяком случае, так он сам об этом говорил, а я оставлял при себе свои сомнения в том, что полка (а также весь мир оптом) может прогнуться под Полуголубем.

— Человек-Коля тоже станет персонажем моей книги, он будет лучшим другом Полуголубя, — заплетающимся языком говорил Чик по окончании той пьянки.

Фамилия Коли, кстати, оказалась какой-то классически-пафосной, чуть ли не Трубецкой. Это опровергало нашу теорию, но мы немного подумали и решили, что ну и хрен с ней, с этой теорией. Проще всего было с тремя хрестоматийными раздолбаями. С них мы начали — это было самое очевидное начало, стопроцентное и шитое белыми нитками. Уже минут через пятнадцать один из раздолбаев с видом знатока начал нас поучать:

— Послушайте, парни, что я вам скажу. На х… надо ездить по городу взад-вперёд, нюхать этот пот в метро, мокнуть под дождём. Мы вот, например, всё это дело выбрасываем сразу же, как скроемся у них из глаз. Мы что им, лохи какие-нибудь, что ли. Пускай бабки ездят. Всё равно никто не купит этот блядский «Мир оптом».

Дальше было ещё проще — нить игры в бисер была полностью в наших руках, мы контролировали ситуацию. Нам оставалось только включить дуру и выпытать, куда именно они выбрасывают всю свою макулатуру. А потом ненавязчиво так порекомендовать одну уютную помойку в том самом хитром дворике, который мы приглядели заранее. Нам было выгодно, чтобы театр военных действий перебазировался именно туда. Он находился ближе всех к офису, этот дворик, и при этом был зашифрован так, что никакой супервайзер, если бы он и существовал, не нашёл бы его без топографической карты. В этом состояли его плюсы — мы не зря потратили несколько часов на поиски такого укромного места.

Потом всё пошло накатом, как по рельсам. Мы выцепляли их прямо возле дверей офиса и, кося под пьяных, наливали им в специально принесённые раскладные стаканчики — в кондовые пластмассовые стаканчики, которые на всякий пожарный носят с собой всевозможные усатые мужики. Некоторые пить с нами не хотели, но на этот случай у нас имелся план Б. Мы садились в машину и тихо ехали за ними, как долбаные гангстеры, чтобы выяснить, куда они выбрасывают свои журналы. Потому что мы ни на секунду не допускали, что кто-то из молодых может и в самом деле разъезжать по всем этим рынкам, мы просто не могли в это поверить. Но оказалось, что многие действительно ездили, во всяком случае, в метро они заходили с журналами. Таким мы ненавязчиво показывали, что с этими бумажками должны делать нормальные люди. Было много способов: пойти впереди и выбросить у них на глазах, выкатить на дорогу помойный ящик с горкой из знакомых обложек, да просто громко поговорить между собой, в конце концов. Одной недели людям вполне хватило на то, чтобы убедиться в тщетности рыночного паломничества и начать следовать нашему примеру.

— А нас не сдадут? — спросил я как-то раз Чикатилу.

— Не думаю, — ответил он, подумав. — Стукачество ради стукачества нынче не в моде, а подсиживать таких, как мы, может только Коля — просто из принципа, потому что пост наш его вряд ли заинтересует. Но Коля сидит в офисе и видеть нас за его пределами не может физически. А если и сдадут — невелика потеря. За сто пятьдесят баксов можно и грузчиками устроиться — у нас же теперь времени, как грязи.

Всё дело было в том, что к девяносто четвёртому году страна напрочь забыла о такой вещи, как приём/сдача макулатуры. Ни один распространитель, выбрасывающий в помойный бак свои миры оптом, даже представить себе не мог, что за них можно получить какие-то деньги. Со всеми этими бизнесами, менеджментами и мерчендайзингами, в которые все дружно ударились, это казалось таким атавизмом, таким пережитком — да это было для всех просто какой-то чёрно-белой фотографией из пионерского детства, на которой ты стоишь рядом с ныне демонтированным памятником Вале Котику. Люди всегда думают, что если снести дом, от него ничего не останется — а ведь от него остаются камни. Мы бы и сами никогда не предположили, что такое возможно, если бы не тот случай с Чикатилиным увольнением.

— Ты чувствуешь, как всё в мире взаимосвязано? — орал Чик, размахивая руками. — Ты хоть понимаешь, что мы сейчас наблюдаем частный случай философского закона перекидывания монады?

К концу недели повелось две третьих правой колонки, а мы отправились в дивное путешествие в запой. В самой колонке к тому времени мы не могли разобрать ни слова, ни единой корявой буквочки — Чикатило постоянно что-то метил, надписывал и правил напротив каждого персонажа. Иначе было нельзя: персонажей было много, а память надо беречь — даже компьютерную, не говоря уж о разрушающейся от перенапряжения человеческой. Иногда Чик делал правку уже в состоянии комы, поэтому пару раз с утра не смог расшифровать свои вчерашние каракули. Нет, это была просто эпохальная, замечательная тетрадь — полиграфический памятник хаосу, сумбуру и сумасбродству. Такие вещи надо продавать на аукционах.

Было, конечно, и несколько безнадёжных случаев, но таким помочь было без мазы. Такие люди есть везде, и без них в мире бы чего-то не хватало. Они при любых раскладах делают то, что им скажут. Стоп, do, c'mon, do what I toldya. Даже если им скажут ходить по улицам и предлагать людям резиновые члены или, к примеру, чучела хорьков. При этом им будет абсолютно плевать на то, что они занимаются парадоксально глупыми вещами. Хотя в глобальном смысле они не обязательно должны быть при этом глупы — просто у них такая программа: когда включается один массив, выключается другой. Если герой вашей бродилки должен разбить нужное окно камнем, вы никогда не заставите его сделать это при помощи палки, гаечного ключа или железной гирьки. А если такому водонепроницаемому парню сказали ехать на рынок — вы никогда не заставите его остановиться у ближайшей помойки, даже если на вас будут работать десять экстрасенсов. Гвозди бы делать из этих людей. Мы вдоволь насмотрелись на таких в Дебильнике — раньше они шли в армию или в милицию, а теперь занимаются сетевым маркетингом или низовым менеджментом. При общении с такими главная и единственная задача — вовремя их распознать. После чего все остальные задачи снимаются, потому что общение надо сразу же прекращать, посмеявшись как следует напоследок.