— Тогда надо искать людей, поддающихся загрузке, — гнул свое Чикатило, записывая в Тетрадь По Всему: «Двое с псевдопретензиями». — Это мне урок. Помнишь, как в Дебильнике шутили вокеры: «Не надо расслабляться, а то придёт беда». Но речь не о них, а о том, что я просто задет за живое, и я вот прямо сейчас, сидя здесь и анализируя существующую ситуацию — я тебе вот сейчас говорю, и пусть «копейка» Отца будет мне немым свидетелем: если он кого-то здесь загрузил, то я загружу вдвое больше народа, я загружу всех.

Я до сих пор не перестаю удивляться этому человеку и всем его раскладам образца девяносто четвёртого года. Между мной сегодняшним и Чикатилой тогдашним лежит определённая дистанция. Тогда её не было, и всё воспринималось как само собой разумеющееся, как какой-то сок, в котором я варился, который был для меня родной средой и принимался без удивления и прочих непоняток. Поэтому для меня не было странным то, что в свои двадцать четыре года Чик занимался такими вот вещами. Его одноклассники усиленно обзаводились семьями, покупали авто и продвигались по работе, а он тусовался с такими, как я, он тусовался с музыкантами, сидел в «копейке», которую не умел водить, и из пальца высасывал какие-то немыслимые аферы, стоившие тоже копейки. Он рисовал в Тетради По Всему монстров и Оленьку, курил дурь, пил пиво и ничего не делал, как герои фильма «Не грози Южному Централу». По всем показателям Чикатило был полным лузером, который нигде не котировался, но парадокс заключался в том, что никому это не бросалось в глаза. Так происходило потому, что он не парился — нигде и никогда. Это ведь целое искусство — не париться. И, как в любом искусстве, в этом что-то есть — что-то, чего нет нигде больше.

…К двум часам дня мы закончили. В той конторе 14.00 было магической цифрой, Рубиконом. После этой черты прекращали приходить опоздавшие и начинали возвращаться ранние пташки. В погоне за лишним рублём они спешили взять ещё пару коробок с журналами — чёрт возьми, как же всё-таки можно ездить на людях.

Как такового фиксированного дня там не было — там вообще ничего фиксированного не было, даже границы между складом и офисом. Суть работы наших коллег заключалась в том, чтобы успеть продать некий минимум. Сколько журналов он составлял, я сейчас не вспомню, но он был довольно тяжёлый, этот минимум. Но важно не это, а то, что, медитируя напротив входных дверей с утра и до 14.00, ты имел возможность по очереди лицезреть практически всех разносчиков. Что нам тогда и было нужно.

— Подведём итоги, — сказал Чикатило, открывая пиво зажигалкой с исцарапанными нижними гранями. Ему было абсолютно плевать на мусоров, тормозящих такие машины на каждом шагу, на то, что он не умел водить — ему вообще было на всё плевать, этим он и брал.

По итогам выходило, что соотношение молодёжи и бабок было примерно 50 х 50. И в плане процентов, и в плане численности. Потому что всего нас было, как мы выяснили, около сотни. Теперь нам предстояло в кратчайшие сроки обработать весь подходящий контингент.

Бабок пришлось, как обычно, вычеркнуть за ненадобностью. Делая это, Чикатило нёс какой-то бред по поводу того, что теперь он понимает правительство и все эти пенсионные фонды, которые забили на бабок х…, потому что от них, дескать, действительно нет никакого толку. И что ему очень жаль, но он, как бизнесмен, вынужден учитывать в первую очередь свои интересы, потому что бизнес есть бизнес, как говаривал Аль Капоне. Если вдуматься в такие расклады, можно загрузиться состраданием, но страдать вредно — даже с приставкой «со».

— Может, пойдём возьмём ещё по дозе? — предложил я. — И сдадим. Как раз выйдет на пиво тебе и мне.

— Почему бы нет, — согласился Чик. — В предвкушении крупного фуршета питание подножным кормом перестаёт быть пошлостью и рутиной.

Он завёл машину и покатил к офису, а я вылез и пошёл пешком, чтобы не появиться там одновременно с ним — мы ведь якобы ехали каждый со своего маршрута, поэтому старались не пересекаться у всех на виду. Метров за двести от офиса мы нашли некий хитрый дворик, в котором договорились встретиться. Там мы загрузили всю эту бодягу в багажник и повезли к грустному кузьмичу, который принимал макулатуру. На его испитом челе читалось, что его жизнь не сложилась, а также то, что за эти несколько дней мы ему начали потихоньку надоедать. Видимо, он был мизантропом по отношению ко всем, кто вырывал его из неспешного потока ничегонеделания, но статус позволял ему выказывать это только телепатически. Мы почему-то симпатизировали этому человечищу, хотя в самое ближайшее время он должен был нас возненавидеть. Это было обломно, но бизнес есть бизнес. А нашим бизнесом должно было стать ежедневное доставание этого самого человечиша, мы собирались стать его навязкой и кошмарным сном.

2 ЧАСА С MTV: клуб «Улица Радио»

— Оленька обнаглела, — констатировал я, отбросив в сторону тлеющую пятку. — Так опаздывать нельзя, даже милым глупым девушкам.

— Да ладно, какая нам разница. Такие концерты никогда не начинаются вовремя, сам знаешь. Так бы ждали в баре, а там выпивка стоит раза в два дороже. Причём, батенька, на ваши щуплые плечи не ложится тяжкое бремя напаивания Оленьки. Прошу об этом не забывать.

— Не выставляй меня сволочью, Чикатило. Сам знаешь — поить Оленьку мы будем сообща. Как обычно.

Чикатило ходил взад-вперёд вокруг столба. Для полного сходства с карикатурой на обломанного романтика не хватало только увядающих цветов и зашкаливающих часов на этом самом столбе. Мы любили ганджубас за то, что под ним начинаешь замечать такие вещи. Хотя если бы этого не происходило, мы бы всё равно любили ганджубас.

— В Европе тебя бы уже спаковали, Чикатило. Я точно говорю: тебя бы уже давно спаковали.

— Почему?

— Потому что ты сейчас похож на какого-нибудь амстердамского барыгу. У тебя стрёмный вид, и ты ходишь туда-сюда, как учёный кот.

— В Амстере барыги ездят на велосипедах. И их там, кстати, никто не пакует, потому что у них всё легализовано. Да-с, да-с, именно так-с. Всё, что нужно, там легализовано — в этом прекрасном сказочном городе с элементами Ван Гога.

— За героин или кокс спокойно спаковали бы, — не соглашался я.

— Позвольте с вами поспорить, батенька, — начал Чикатило и уже поднял вверх палец для обкурочного проповеднического гона, но вдруг из-под земли появилась Оленька. Точнее, сначала появилось её смазливое лицо, потом четверть Оленьки, потом полОленьки, а потом и она вся. И по мере этой поэтапной выписки Оленьки из подземного перехода росла наша досада. Это, конечно, было очень сексуально, блин, но на такие концерты в подобном виде ходить нельзя — мы же, в конце концов, были стильными парнями, мы не должны были появляться на альтернативных тусовках с девушками в таком обтягивающем и белом. Боже мой, она нацепила чуть ли не лосины. Это была вообще не та субкультура — я не понимал, на что Чикатило надеется.

— Эх, чего не сделаешь ради плотоядной, животной страсти, — буркнул Чик куда-то в сторону, после чего нацепил шутовскую улыбку и запрыгал навстречу Оленьке на одной ноге.

Клуб находился рядом, в двух шагах. Хорошо, когда заведение расположено прямо возле метро и к нему не нужно добираться троллейбусом или автобусом с потными бабками, которым надо уступать место.