– Вай!

Я упал у них под ногами. Они, вероятно, поставили на землю корзины с черникой и привели меня в чувство. Это были старухи из соседней деревни – Гуриха и Евдоша Бутина.

– Дак ты, батюшко, куда это ступаешь-то? – спросила меня Евдоша.

– Домой, – еле выдохнул я из себя.

– Дак ведь и мы-то домой! Разве тамотка дом-то? Что ты, Христос с тобой, ведь дом-от не там. Пойдем-ко, андели, вставай, да пойдем. Что ты, батюшко!

Я был счастлив. Страшная жуть в моей душе медленно исчезала. Но мне все еще думалось, что они идут не домой, а в лес, все дальше и дальше… Я еле плелся за ними, а они говорили между собой, и мое отчаяние быстро таяло, исчезала страшная неприкаянность моего недавнего одиночества.

– Ну, батюшко, ведь ты бы сгинул, – обернулась ко мне Гуриха. – Гли-ко, ведь дошел до самого Тимпаха, десять верст от поскотины. Дак ты чего, коров, говоришь, пас?

– Коров…

– Ой, батюшко! И коровы-ти, поди-ко, дома давно. А ты уж не скажи никому, что нас-то видел, не скажи, ради Христа.

Я пообещал, что никому не скажу. Я был счастлив и благодарен им: неужели я скажу, что видел, как они ходили в Тимпак по ягоды? (Во время уборки и теребления льна никому не разрешалось ходить в лес: за это штрафовали.)

Но мне все еще казалось, что идем мы не домой, а в обратную сторону, в тайгу. Только когда вышли к завору[12], я поверил наконец, что старухи правы. Они вывели меня в поле, еще раз попросили, чтобы я никому не сказал, что видел их с ягодами, и свернули к своему прогону.

Родная деревня светилась родными огоньками совсем рядом. Я не верил своим глазам. Мир повернулся вокруг себя. В темноте кое-как я добрался до огородов, прошел в деревню. Дома никого почему-то не было. Я залез на печь и уснул как убитый, не зная, что случилось с моими коровами.

Коровы же, как выяснилось позже, в тот вечер проломили осек и вышли в хлебное поле соседнего колхоза. Их всех загнали в пустое гумно[13]. Моей матери грозила жуткая кара за потраву, случившуюся по моей вине.

Но это уже совсем другая история…

* * *

Федя живет в большом деревенском доме вдвоем с женой. Зовут жену Еленой, а он почему-то все время величает Егоровной. Хотя Егоровне всего сорок лет и она даже не помышляет о пенсии – работает дояркой. Федя же возит почту. Детей у них нет.

Каждое утро он выносит на крыльцо седло и почтовую сумку, затем идет за лошадью и седлает. Потом долго пьет чай. Только после всего этого едет в центр, как он называет деревню, в которой почтовое отделение.

Федя очень любит животных. Кого только нет в доме! Две кошки живут в комнатах, и обе весьма чистоплотны. В большом хлеву обычно помещается корова Поляна и теленочек. Две гусыни и гусь ночуют в загородке между хлевами, пять кур и один петух живут зимой в хлеву, а летом на верхнем сарае. Держат Федя с Еленой еще поросенка, правда не каждый год, и всегда называют его одинаково: Кузей. Но самый умный среди всей этой многочисленной живности – это конечно же пес Валдай.

Так вот, Федя ежедневно ездит через лес за семь километров, чтобы привезти в эти края письма, газеты и переводы. Для этого колхоз выделил ему коня по кличке Верный. Федя сам ухаживает за ним. Не ставить же из-за одного Верного специального конюха?

В деревне когда-то была конюшня на сто двадцать лошадей. Теперь половина конюшни развалилась. Вторую, еще не разрушенную половину занимал один Верный. Скучно жить одному во всей конюшне, особенно зимой, когда такой собачий холод да еще почти без еды. Сена из-за плохого сенокоса нынче выделили мало. В зимнем рационе всего пять кило в сутки. Овса же, так обожаемого всеми лошадьми, нет и в помине. Но что значат пять кило сена для такого большого коня?

Обо всем этом я узнал, заехав сюда случайно. С Федей мы познакомились, как он говорит, «на базе рыбной ловли». База эта была главной, но, разумеется, не единственной. Я ночевал у Феди и зажился на несколько дней, а потом довольно часто приезжал в эти края.

В понедельник у Верного был выходной. В этот день почтовое отделение не работало. Сена в кормушке нет. Верный погрыз доску в стойле и подошел к окошку. Он даже пошатывался от голода. Окошко в конюшне длинное и узенькое. Вчера Федя выставил раму, говоря:

– Сена нет, так пусть хоть на свежем воздухе…

Верный повернул голову и просунул ее на улицу.

А на улице – весна, снегу как не бывало. Но ведь и травы тоже нет! Верный шумно вздохнул и поглядел вдоль деревни. Ребята бежали в школу и вдруг видят: из окна конюшни торчит большая лошадиная голова.

– Верный! Верный! – закричали.

Конь навострил уши. Ребята подошли ближе и по очереди стали дотягиваться, чтобы погладить. Верный тихо заржал, потом начал шлепать большой и мягкой губой.

– Наверное, есть хочет! – сказал один из мальчиков, доставая из портфеля кусок воложного[14] пирога. Он предложил пирог коню. Верный неторопливо, но жадно сжевал этот кусок.

Потом съел второй кусок, третий, четвертый… Ребята скормили коню все свои школьные завтраки, припасенные дома.

– Ленька, а ты чего? Давай, нечего жадничать.

Самый маленький мальчик насупился и чуть не заплакал.

– У меня только яйцо, – сказал он. – И две конфеты…

– Ну и что?

Ленька открыл полевую, видимо еще отцовскую, сумку. Яйцо, сваренное вкрутую, быстро очистили. Верный съел и яйцо. Правда, раскрошил половину. Конфет было, конечно, жалко. Но все равно распечатали. Верный съел и конфеты. Больше ни у кого не было ничего съестного. Ребята побежали. Школа была далеко, в другой деревне. Они боялись, что опоздают. Верный долго смотрел им вслед.

Так он научился есть конфеты и яйца. Особенно повезло Верному через неделю, Первого мая, когда ребята получили в школе подарки.

А тут скоро и травка пошла, свежая и такая зеленая. Не чета соломе. И Верный понемногу стал опять поправляться.