Бернар Констан припарковался возле музея Орсе в девять утра, как обычно это делал по пятницам. Из своего зеленого «пежо» он вынул сперва барабан, который пришлось повернуть на «живот», — он не проходил боком. Потом аккордеон, тромбон, тарелки. Гитара лежала в самой глубине, и, чтобы ее достать, Бернару нужно было по пояс влезть в багажник.

В такие дни, когда Бернар Констан играл на улице, он чувствовал себя снова студентом консерватории, который не просто подрабатывал на бокал вина и сигареты, а учился играть на публике, или, как говорили педагоги, привыкал концертировать.

Сегодня в музей выстроится очередь — самый разгар сезона для туристов. Он прекрасно изучил приливы и отливы публики, поскольку не первый год играет на этом месте.

Бернар уселся на высокий табурет, по правую руку поставил барабан, на боку которого еще студентом нарисовал сердце, пронзенное стрелой, — кроваво-красное по краям и бледно-розовое в середине. Через розовое поле он пропустил тонкую черную стрелу с красным оперением. Посвящение всем девушкам…

Бернар был впечатлительным и любвеобильным, как все артисты. Каждой возлюбленной он говорил, что именно в ее честь, которую она ему подарила, он создал столь чудное произведение искусства. Верили не все, но он-то при чем?

Но та, которая на самом деле его вдохновила, так и не узнала об этом. Впрочем, все теперь в далеком прошлом, с усмешкой подумал Бернар. А инструмент хорош до сих пор. Он понял в конце концов, что его единственная и непреходящая любовь в этом мире — музыка. Женщины приходят и уходят. Если бы это было не так, то с какой стати он сейчас устраивал бы свой концерт?

Бернар проверил, удобно ли ему дотянуться рукой до ударных, повесил на шею тромбон, потом трубу и, наконец, накинул на плечи кожаные лямки тяжелого аккордеона. Он не этим зарабатывает на жизнь. Но будет играть здесь и тогда, когда начнет качать деньги из воздуха, это произойдет совсем скоро. Бернар уже заказал воздушный шар и большую корзину к нему, подал в мэрию все бумаги и скоро получит лицензию. Его воздушный шар с разноцветным куполом будет висеть над Марсовым полем, и все желающие за плату будут подниматься на нем и смотреть сверху на прекрасный Париж.

Бернар Констан играл перед публикой не только возле музея Орсе, у него было одно местечко на пешеходном мосту через Сену, там он играл в праздники. Ему нравилось наблюдать, как публика, которая катается на теплоходе, тянет головы вверх, чтобы рассмотреть, что за оркестр над ними.

Ему заказывали сочинить музыку для драматических спектаклей и для кино. Он выпустил несколько лазерных дисков, один недавно в Швеции. Так что, как говорил Бернар, плоды его любви можно потрогать…

Бернар начал концерт с хорошо знакомой мелодии «На солнечной стороне улицы».

Туристы выстраивались в очередь в музей Орсе, желая посмотреть картины импрессионистов. В шляпу Бернара, перевернутую вниз тульей, охотно кидали монеты. Он искоса наблюдал, как рыжеволосая дама, наверняка американка, исполненная особого достоинства и упиваясь собственной щедростью, кинула пятифранковую монету и гордо отошла, неловко переставляя старческие ножки-спички в дорогих кроссовках.

Бернар давно заметил, что американцам трудно соотнести франки и доллары — эта мадам полагает, что озолотила его, хотя пять франков меньше одного доллара. Она не упустила возможности наградить себя за это рекламным буклетом, который издал о себе самом Бернар, перечислив все реальные успехи на поприще музыки и добавив немного вымышленных. Он составлял его по простому принципу: не веришь — проверь.

Доиграв одну вещицу, Бернар взялся за другую, которая наверняка обернется серебристым дождем. Он не ошибся. Когда он дошел до половины мелодии «Эротика», шляпа сотрясалась от звона. Он всегда играл эту вещь второй, желая, чтобы дно шляпы закрылось. Бернар подметил одну деталь — если в шляпе много монет, люди охотнее расстаются с деньгами.

Открытое проявление стадного чувства, считал он. Но Бернар сам никогда не кидал монет, как делают другие музыканты.

Он сильно ударил по металлической тарелке, она зазвенела, Бернар услышал аплодисменты. Он улыбнулся публике, кивнул, благодаря за признание его виртуозности. Приятно. Он и сам аплодирует до боли в ладонях виртуозам-скрипачам, когда слушает любимый концерт Баха для двух скрипок.

Стоило ему подумать о Бахе и о его концерте, написанном в тональности ре-минор, Бернар почувствовал, как защемило сердце. Подумать только, человек не меняется столетиями, и как часто случается, что недостаток одного рождает избыток другого. Бах написал свой концерт, потому что у него не было под рукой… органа. Вот он и написал для скрипок. Но написал гениально, он вложил в эту вещь столько тоски и страсти…

Бернар не понял, почему встрепенулся от звона одинокой монеты. Он был такой же, как и звон остальных. Те-еньк — и тишина. Обычно Бернар не смотрел на тех, кто кидает деньги, он долго тренировался перед зеркалом, подбирая выражение лица, наиболее подходящее для того, чтобы вынести его на публику. Он — артист, поэтому должен быть недосягаемым. Артиста и зрителей обычно разделяет сцена, но у него нет сцены, люди рядом с ним. И лишь выражение лица может отделить их друг от друга.

Он поднял глаза и палочка, которую он уже занес, чтобы ударить по барабану, замерла в воздухе.

Тоненькая женщина в небесно-голубом брючном костюме уставилась на него. Темные глаза на белом лице смотрели не мигая, а губы слегка приоткрылись. Он понял, сейчас она произнесет его имя.

— Б… Бернар…

Она сделала шаг к нему — нерешительно, потому что нормальные зрители всегда ощущают невидимую грань между собой и артистом.

Бернар, сам от себя не ожидая, вскочил с высокого стула, в одно движение сбросил лямку аккордеона с плеча и раскинул руки.

— Натали! Неужели?!

Она бросилась к нему в объятия.

— Бернар Констан! Это на самом деле ты?

От нее пахло свежестью лета, тело было худеньким, но крепким.

— Как я рад тебя видеть! — Он слегка отстранил ее от себя. — Какая ты стала, Натали! — Глаза его сияли от восторга.

Бернар чувствовал, что очередь с интересом наблюдает за сценой, которая разворачивается перед ней. Его ухо уловило звон момент, он готов был со смехом объявить, чтобы они не обременяли себя — это не спектакль, это реальная жизнь. А за то, что ты просто живешь, никто тебе денег платить не обязан.

— У тебя есть время? Ты пришла в музей? — спрашивал он, не выпуская Натали из объятий.

— А ты? Ты на работе? — спрашивала она, всматриваясь в лицо Бернара. — Вообще-то ты не похож на уличного музыканта. И от тебя пахнет… — она повела носом, — дорогим лосьоном.

Бернар засмеялся.

— Я здесь получаю удовольствие, Натали. Поэтому в любой момент могу его прервать. То есть нет, я неправильно говорю. В любой момент я могу переключиться на другое удовольствие. Ты как, согласна?