Поместье произвело на Чана приятное впечатление. Небольшое двухэтажное деревянное здание, с красивым садом и небольшой бамбуковой рощей. Зайдя в парадные покои, Чан заметил, насколько аскетично, но в то же время добротно была обставлена комната для гостей. На полу были постелены татами из бамбука и рисовой соломы. Посередине комнаты стоял небольшой столик, на который обычно выставлялся чайный сервиз. В восточном углу комнаты стояла бронзовая статуя Агни, дабы гости могли преподнести все нужные почести в случае надобности. И… все. Комната была обставлена в традиционном стиле северных племен Народа Огня, к которым принадлежали не только жители Хира’а, но и, собственно, Аватар Року. Северянам была чужда помпезность и вычурность жителей столицы или привычка южан строить легкие, даже воздушные дома из бамбука и бумаги. И хотя дома в Хира’а тоже нельзя было назвать основательными, такими, как строили в Царстве Земли, но они явно были потеплее.

Не успел Чан снять свой меч и положить на специальную подставку, как в комнату почти что вбежала Урса. «А она почти не изменилась» — пронеслось в уме у принца. На пороге стояла красивая женщина с аристократически бледным лицом, в черном платье с красной окантовкой и золотым поясом. Ее золотые глаза встретились с янтарными глазами Чана, и в них было столько любви и радости, что у вечно прагматичного принца быстрее забилось сердце.

— Чан… сынок, — почти шепотом произнесла Урса и, наплевав на то, что старый привратник и две служанки стояли за тонкой раздвижной бумажной дверью, обняла и расцеловала своего старшего сына. Сам Чан крепко обнял мать и зарылся в ее ухоженные черные волосы. Как же он по ней скучал. Осознание этого было словно ушат холодной воды. Что он забыл на чужбине? Почему оставил мать с ее демонами одну? А мелкие? Что же с ними? Ведь уже около года они не отвечают на его письма.

С видимой неохотой оторвавшись от Чана, Урса повела его во внутренние комнаты поместья. Заведя его в место, которое можно было назвать гостиной для своих, Урса усадила Чана на мягкий мат с шелковыми подушками и сама уселась рядом с ним, вновь обняв, и попросила рассказать о его путешествии. Чан начал свой рассказ. С каждым словом он все больше и больше успокаивался, делясь с матерью своими впечатлениями от путешествий по Царству Земли, умолчав о самых кровавых подробностях и о крушении корабля. Он словно разгружал со своего сердца мешок камней, что давил его последние несколько месяцев. Пока он говорил, служанка внесла чайный сервиз с уже разогретым чаем и засахаренными фруктами. И вот, через полчаса непрерывного разговора, Чан спросил мать.

— А ты… что происходило эти два года с тобой, мама? — спросил Чан, вглядываясь в лицо матери. Радостная и счастливая Урса загрустила и слегка опустила голову.

— Со мной? Много чего, — Урса, глубоко вздохнув, посмотрела Чану прямо в глаза. — Когда я ушла из дворца, я была разбита. Я хотела… забыть… забыть то время, что провела в столице. Слишком много горя я пережила там, — Урса с трудом выговаривала слова, словно ей было невыносимо стыдно перед старшим сыном. — Потом я вернулась сюда, но родители были уже мертвы. Тогда я вовсе захотела… умереть. Просто… уйти в мир духов, чтобы злоба и несправедливость этого мира не мучили меня, — проговорила Урса, опустив голову и всем своим видом показывая, насколько она сожалеет о своих тогдашних мыслях. Сам Чан был в, мягко говоря, шоке. Он и не предполагал, что его матери было так плохо.

— Но… ты это преодолела. Да ведь? — неуверенно спросил принц у матери. Урса лишь покачала головой и сказала.

— Недалеко отсюда есть долина. Старожилы называют ее Долиной Забвения. Говорят, там живет могущественный дух, который способен дарить новые лица добравшимся до него людям. Я нашла человека, который отважился отправиться со мной к нему, — сказала Урса, а у Чана отвисла челюсть. — В пути нас нагнал драконий сокол и принес твое первое письмо. Тогда я попросила сопровождающего меня человека сделать привал, — Урса замолчала, грустно улыбнулась и провела рукою о покрытую легкой щетиной щеку Чана. — Твое письмо остановило меня. Я ведь… я ведь думала, что никому больше не нужна, — она опустила руку. — Я забыла, что мои дети нуждаются во мне ничуть не меньше, чем я нуждаюсь в них, проявила слабость. Слабость, непозволительную для матери. Особенно, для матери таких замечательных детей как вы, — Урса вновь опустила голову и покаянно произнесла. — Надеюсь, когда-нибудь вы простите мою слабость.

Чан сидел и молчал. А что говорить? Ведь какие бы слова он не произносил, Урса ни за что не простит себя, ибо считает именно себя виновной во всех бедах, что свалились на головы своих детей. Поэтому он просто обнял ее. Обнял нежно, но крепко, давая ей всю свою любовь и поддержку. Поцеловал ее в лоб и прижал к своей груди. Он ни в чем ее не винил, ибо знал, как тяжело было ей последние годы во дворце, полном завистливых и подлых людей. Рядом со стремительно меняющимся к худшему отцом. Рядом с властным и суровым Азулоном. К тому же, возможно еще из прошлой жизни в нем сидела уверенность в том, что родителей не выбирают. Они просто есть. Они всегда рядом. А мама… нет таких слов, которые могли бы полностью описать то, что значит для нас мама. Просто, самый близкий и самый главный человек в нашей жизни.

tabТак и сидели мать и сын, пока одна из служанок, из-за задвинутой двери, не сообщила им, что стол уже накрыт. Заметно успокоившаяся, Урса повела своего сына в обеденный зал, где на столе уже стояло большое блюдо с лапшою с мясом коровы-бегемота, вареная рыба и тофу с рисом. Напряжение и грусть оставили Урсу, и теперь она, как и любая мать после продолжительной разлуки, хотела закормить Чана до потери пульса. После третьей пиалы с лапшой, Чан в ультимативной форме отказался есть еще.

— Но Чан, сейчас принесут моти. Ты же любишь моти! — возмутилась Урса, хотя и делала это больше для вида, потому что понимала, что в Чана больше просто не влезет.

Вечер они провели на веранде, рассказывая о произошедшем в последние два года, вспоминая жизнь во дворце и любуясь