— Мне и так хорошо, — ответил принц со свойственным всем настоящим принцам бессердечием. — А пуговицу можно новую пришить.

— Алеша, это распоряжение руководства.

— Да? — Вольский взял из рук Надежды Андреевны красный колет и придирчиво осмотрел его. — Ну честное слово, Палладий, не могу же я танцевать в одежде, у которой не хватает рукава!

И с этими словами он отодрал один рукав.

— И со вторым рукавом совсем плохо, — безжалостно добавил Вольский.

С треском отлетел второй рукав, после чего танцовщик бросил колет в сторону Надежды Андреевны. Она стояла как оплеванная. Изувеченная одежда красной тряпкой лежала у ее ног.

— Если диадема тебя так волнует — на, держи. — Вольский снял диадему и, насмешливо кривя губы, протянул ее Касьянову. Балетмейстеру поневоле пришлось взять ее, и вид у него при этом был преглупый. — Где мой арбалет?

Здоровяк Вася, который раньше посыпал сцену канифолью, подошел к Вольскому и подал ему арбалет. Надежда Андреевна нагнулась, подбирая с пола колет. Ее губы дрожали.

— Алеша, тут товарищ из МУРа интересуется, не ты ли ухлопал Павлика Виноградова, — вкрадчиво проговорил злой волшебник, он же филин, и Опалин убедился, что роль свою Кнерцер играет не просто так. — А то его уже несколько дней нигде нет.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов, — буркнул Опалин, чувствуя досаду из-за вмешательства постороннего.

— У меня нет времени на эти глупости, — отмахнулся Вольский, перекладывая арбалет из руки в руку. — Я же просил сделать полегче… — начал он, обращаясь то ли к Касьянову, то ли к заведующему балетной труппой.

— Хорошо, я позвоню на Петровку, и вас туда доставят на допрос. — Опалин повернулся и сделал шаг к выходу.

— Позвольте, позвольте! — заволновался Бельгард. — Какой допрос, зачем допрос? Алексей Валерьевич неудачно выразился, я уверен, он готов ответить на любые ваши вопросы. Тем более что музыканты еще не собрались…

Все музыканты уже находились на своих местах, как и дирижер, но никто и не подумал возражать старику.

— Алексей, я прошу тебя… — нервно начала Ирина, переводя взгляд с хмурого лица Опалина на Вольского.

— Поговори с ним и покончим с этим, — сказал Головня.

— Вы мне сбиваете весь настрой, — мрачно проговорил Вольский. Он швырнул арбалет реквизитору, который едва успел его поймать, и подошел к Опалину. — Послушайте, я не знаю, что там произошло с Виноградовым. Что вы хотите от меня узнать?

— Вы с ним ссорились?

— Ну вам же наверняка все уже рассказали. — Вольский недобро усмехнулся. — Он пытался мне дерзить, я его поставил на место. Вот и все.

— Вы ему угрожали?

— И не думал. — Опалин недоверчиво прищурился — он был уверен, что собеседник пытается выдать желаемое за действительное. — Ну хорошо, в последний раз я сгоряча ляпнул, что еще одно слово — и я его придушу. Это преступление?

— Где вы были вечером шестнадцатого октября? — спросил Иван, не отвечая на вопрос.

От него не укрылось, что Вольский сразу же перестал улыбаться.

— Зачем вам это?

— Здесь я задаю вопросы, — сказал Опалин негромко.

Ему случалось произносить эту фразу и раньше, и он умел подать ее так, что собеседник не то чтобы покрывался потом, но уж точно начинал сильно нервничать. Однако Иван не учел, с каким человеком ему приходится иметь дело. Вольский вскинул подбородок и с вызовом отчеканил:

— А если я забыл?

— Советую освежить память, — ответил Опалин.

— Непременно, — с еще большим вызовом парировал его собеседник. — Как только вспомню, сразу же дам вам знать. Я могу идти?

— Пока — можете, — многозначительно проговорил Иван.

Вольский несколько мгновений глядел на него, потом закусил губу и отошел. Ирина сделала к нему движение, но он вскинул руку, показывая, что сейчас не стоит его трогать. На лбу его вздулась косая жила, глаза потемнели.

Опалин не слишком часто сталкивался с творческими людьми, однако сейчас ему было ясно, что перед ним человек хоть и яркий, но с явными психопатическими чертами. Вдобавок ко всему он единственный имел с убитым серьезный конфликт, а его нежелание говорить, где он находился вечером 16-го числа, навлекало на него серьезнейшие подозрения.

Помня о своем обещании рассказать коменданту, что он узнает, Опалин отправился к Снежко и в общих чертах обрисовал сложившуюся картину.

— У тебя будут неприятности, — объявил комендант без всяких околичностей.

— Что, у него друзья наверху?

— У него-то нет, но Седова ради него в лепешку расшибется. Смотри, Ваня, я тебя предупредил.

— Я думал, она его больше не любит, — удивился Иван.

— Кто их разберет, этих баб. — Комендант почесал подбородок. — Я бы не стал так утверждать. Маршал маршалом, но я, знаешь, видел, как она на Вольского смотрит. Он бы ее пальцем поманил, она бы за ним побежала, да только ему лень. Понимаешь, о чем я?

— Ничего, если завтра мои ребята придут, поговорят с теми, кого я не успел опросить, и заполнят кое-какие бумажки? — спросил Опалин. — А то мне надо уже возвращаться.

— Только сначала позвони, я распоряжусь, чтобы их пропустили, — ответил Снежко. — Ну, бывай.

Они обменялись рукопожатием, и Опалин ушел.

Подняв воротник и засунув руки в карманы, он покинул здание театра и дошел до фонтана, на котором сидел старый сизый голубь. Его перья топорщились на холодном октябрьском ветру.

Опалин постоял немного, глядя на квадригу, на которую падал снег, достал папиросу и чиркнул спичкой.

— Друг, дай прикурить, — обратился к нему прохожий.

Прежде чем ответить, Иван окинул говорящего внимательным взглядом, но в прохожем не было ничего настораживающего. Веселый разбитной мужичонка, по виду обычный работяга, сбоку в верхней челюсти не хватает двух зубов.

— Да прикуривай, конечно…

— Спасибочки! — Работяга просиял и жадно затянулся своей папироской. Махнув рукой в сторону Аполлона, важно добавил: — Старый знакомый!

— Да ну? — усомнился Опалин.

— Канеш! В семнадцатом, значит, юнкера в Кремле засели, ну а мы были в театре! Я пулемет, значицца, на крышу затащил и за мужиком этим бронзовым прятался. Очень удобно было, и точка отличная… Они по нам палили, а мы — по ним, но победа осталась за нами!

Опалин всегда тешил себя мыслью, что за словом в карман не лезет, но тут просто растерялся. Человек, с которым он говорил, в 1917-м был красноармейцем, делал революцию, и все же легкость, с которой он рассказывал о стрельбе по Кремлю из здания театра, вызывала у Ивана нечто вроде внутреннего протеста.

Пока он собирался с мыслями, мужичок весело сказал: «Спасибо за огонек, друг!» — и скрылся в толпе. Опалин докурил папиросу и пешком отправился к себе на Петровку, по пути раздумывая о том, какие странные встречи иногда подбрасывает судьба.