— Такая же муть. — Кэтлин заранее собрала волосы в небольшие пучки, на которые теперь нанесла гель, а затем вытянула их в шипы. Этот процесс меня завораживал. — Вся эта параша насчет сбережения девственности до медового месяца и таскания Иисуса повсюду с собой.

Я пролистала книгу.

— Тело женщины — прекрасный сад, — прочла я вслух. — Но сад этот должен быть на замке, а ключ вручен только ее мужу.

— Ты веришь в эту чушь? — Кэтлин бросила тюбик с гелем и подцепила флакончик с тушью.

Я продолжала размышлять над образом.

— Ну, в некотором отношении наши тела действительно как сады, — сказала я. — Посмотри на себя: ты бреешь ноги, выщипываешь брови, возишься с волосами и все такое. Это как разновидность прополки.

Подруга развернулась и наградила меня своим фирменным взглядом «Ты что, серьезно?!» — глаза выпучены, рот открыт, голова мотается. Мы обе расхохотались. Но мне подумалось, что сказанное мною верно. В мире Кэтлин внешность значила больше, чем все остальное. Вес, одежда, форма бровей являлись предметом навязчивой озабоченности. В моем мире все остальное значило больше, чем внешность, подумала я с затаенным превосходством.

Кэтлин повернулась обратно к зеркалу.

— Сегодня будет нечто особенное, — сказала она. — По гороскопу нынешний день у меня красный.

— Пятница зеленая, а не красная, — бездумно откликнулась я.

Кэтлин снова выпучила на меня глаза, но я быстро выкрутилась:

— Не знала, что ты читаешь гороскопы.

— Они — единственное, что стоит читать в ежедневной газете, — сказала она. — Но готова спорить: люди вроде тебя предпочитают передовицы.

Мне не хотелось открывать ей правду: в моем доме никто не читал ежедневных газет. У нас даже подписки не было.

Когда мы наконец были готовы отправиться к Райану, жужжание в голове возобновилось, а в животе заурчало.

— Что-то мне нехорошо, — сказала я Кэтлин.

Она сурово на меня уставилась, и я, несмотря на дурное самочувствие, не могла не восхититься густотой ее ресниц и впечатляющей высотой прически.

— Ты не можешь пропустить сегодняшнюю игру. Мы все отправимся в квесты, — сказала она. — Тебе надо что-нибудь съесть.

Мысль о еде погнала меня прямиком в ванную. Когда приступ закончился и я ополаскивала лицо и рот, без стука влетела Кэтлин.

— Что с тобой, Ари? Это волчанка?

Во взгляде ее была забота, даже любовь.

— Я правда не знаю.

Но это был не совсем честный ответ. У меня имелись веские подозрения относительно источника проблемы. Я забыла взять с собой бутылку с тоником.

— Можно одолжить у тебя зубную щетку?

Майкл с вопросительным видом встретил нас в коридоре. Дверь своей комнаты он оставил открытой, и оттуда долетал монотонный голос, напевающий: «В мире полным-полно дураков. И я среди них…»

Майкл с Кэтлин заспорили, следует мне остаться у Макгарритов или отправиться к Райану. Я все уладила.

— Я хочу домой, — сказала я, чувствуя себя полной дурой.

Кэтлин расстроилась.

— Ты пропустишь квесты.

— Извини, они вряд ли порадуют меня на больной желудок.

Снаружи прогудел автомобиль. За Кэтлин заехали друзья, чтобы отвезти ее к Райану.

— Ступай, повеселись, — сказала я. — Укуси кого-нибудь за меня.

Майкл вез меня домой и, как обычно, помалкивал. Через некоторое время он спросил:

— Что с тобой не так, Ари?

— Не знаю. Наверное, желудок склонен к капризам.

— У тебя волчанка?

— Не знаю.

Меня мутило от слов и от комариного звона в голове.

— Ты проверялась?

— Да. Результаты вышли неубедительные.

Я смотрела из окна машины на поблескивающие инеем деревья, на свисающие с крыш сосульки. Еще две-три недели, и повсюду зажгутся рождественские фонарики. «Очередной ритуал, в котором я не буду участвовать», — подумала я с некоторой горечью.

Майкл подъехал к поребрику и остановился. Затем он подался ко мне, и я, не задумываясь, упала в его объятия. Что-то происходило, что-то электрическое, а затем во мне словно что-то взорвалось.

Да, я понимаю, «взорвалось» — неподходящее слово. Почему так трудно писать о чувствах?

Значение имело только то, что я впервые осознала существование наших тел. Помню, как в какой-то момент я отстранилась и взглянула на Майкла в свете уличных фонарей, его шея была такой бледной и крепкой на вид, и меня охватил порыв зарыться в него, раствориться в нем. Так понятнее?

Однако мое сознание оставалось свободно и наблюдало, как сходят с ума наши руки и губы. Затем я услышала собственный спокойный голос:

— Я не намерена терять девственность на переднем сиденье автомобиля, припаркованного у дома моего отца.

Голосок прозвучал так чопорно, что я рассмеялась. Спустя секунду Майкл смеялся вместе со мной. Но когда мы успокоились, лицо и глаза его были серьезны. «Он что, правда меня любит? — подумала я. — Почему?»

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, только спокойной ночи. Никаких планов на завтра. Никаких проявлений страсти — об этом уже позаботились наши тела.

Войдя в дом, я машинально взглянула в сторону гостиной. Двери были открыты, но ни одна лампа не горела. Я сообразила, что папа не ждал меня сегодня домой, но мне почему-то казалось, что он должен быть в кресле, как обычно.

Вот и хорошо, что его нет, думала я, поднимаясь по лестнице. Стоит только взглянуть на меня, и сразу станет понятно, как я провела последний час.

На верхней площадке я приостановилась, но ничего не почувствовала — ни малейшего ощущения чужого присутствия. В ту ночь никто не наблюдал за мной.

Я проснулась, как будто кто-то окликнул меня по имени, открыла глаза и произнесла: «Да?»

Отец был в комнате. Было совершенно темно, но я чувствовала его присутствие. Он стоял у двери.

— Ари, — произнес он, — где ты была прошлым вечером?

Я села и включила прикроватную лампу. Птички выпорхнули из темноты.

— Что стряслось? — спросила я.

— Мне только что звонил мистер Макгаррит.

Глаза у папы были большие и темные. Он был в костюме и рубашке, и я удивилась: «Он что, всю ночь не ложился? Почему он не в пижаме?»

— Странное время для звонка.

Я не хотела больше ничего слышать. Я чувствовала, что грядут дурные вести.

— Кэтлин до сих пор не вернулась домой, — сказал он. — Ты не знаешь, где она может находиться?