Почти все, что они говорили или изображали, было взято из Интернета. Они вздрагивали при виде распятия, «превращались» по желанию в летучих мышей и «летали», использовали свои воображаемые проворство и силу, чтобы «лазать» по стенам и «прыгать» по крышам, — и все это в пределах гостиной размерами пять на семь метров.

Они ходили по переулкам воображаемого города, подбирали карточки, обозначающие монеты, особые инструменты и оружие, изображали драки и укусы, едва касаясь друг друга. На самом деле все пятеро мальчиков, показавшихся мне застенчивыми от природы, отчаянно переигрывали в попытке создать общее действо. Кроме нас с Кэтлин, дам не было, и она передвигалась по комнате агрессивно, как хозяйка. Время от времени ее пытались атаковать сообща, но она почти без усилий отражала их наскоки. Кэтлин знала множество заклинаний, судя по всему, она обладала самыми подробными записями.

Иногда игроки грабили друг друга и помещали украденные «монеты» в воображаемые банки — как обычные капиталисты, — подумалось мне. Игра проходила не как фантастическое приключение, а как драка за власть и деньги.

В комнате становилось все труднее дышать от их усилий и ядовитого запаха оранжевых закусок. Я терпела это сколько могла. Наконец клаустрофобия и скука выгнали меня из комнаты. Я прошла кухню, посетила ванную, затем через коридор, заканчивающийся толстой дверью со стеклянным окном, вышла в оранжерею.

Как только я открыла дверь, меня окутал влажный воздух, пропитанный роскошным ароматом растительности. Орхидеи в своих горшочках, расставленные рядами на длинных столах, казалось, слегка кивали мне, повинуясь легкому ветерку от вентиляторов на потолке. От мерцающего лиловатого света люминесцентных ламп у меня слегка кружилась голова, поэтому я старалась не останавливаться прямо под ними. В их сиянии цветы будто светились изнутри: темно-фиолетовые отливали пурпуром, на бледно-желтых проступали еле заметные розоватые прожилки, чайные казались янтарными, а темно-зеленая листва только подчеркивала их яркость. Некоторые орхидеи напоминали крохотные личики, с глазками и ротиками, и я двинулась по проходам, приветствуя их: «Здравствуйте, Ультрафиолета. Добрый вечер, Банана».

«Наконец-то, — подумала я, — убежище от серой зимы Саратога-Спрингс. Папе Райана следует брать плату за вход сюда», Я дышала, и влажный воздух пропитывал мое тело, даруя расслабление, почти сонливость.

Вдруг дверь распахнулась. Вошел плотный веснушчатый парень в черном.

— Смертная, я пришел взять тебя, — произнес он срывающимся голосом и обнажил фальшивые клыки.

— Мне так не кажется, — отозвалась я.

Я уставилась ему в глаза — маленькие и темные, но несколько увеличенные за счет очков, — и не отводила взгляда.

Он вытаращился в ответ. И замер. Некоторое время я смотрела на него, на его раскрасневшееся лицо, на два созревших, готовых лопнуть прыща на подбородке. Он застыл, и мне подумалось, уж не загипнотизировала ли я его.

— Принеси мне стакан воды, — велела я.

Он повернулся и неуклюже двинулся в сторону кухни. Когда дверь распахнулась, я услышала, как вопят и кусаются играющие, а когда захлопнулась, вновь нагладилась тропическим уединением, где единственным звуком было капанье воды из какого-то невидимого мне источника. С минуту я развлекалась идеей опрокинуть мальчика на стол… и прокусить ему горло среди орхидей. И, признаюсь, нечто вроде жажды всколыхнулось во мне.

Спустя пару минут дверь снова открылась, и вошел парень со стаканом воды в руке.

Я медленно выпила и протянула ему пустой стакан.

— Спасибо, можешь идти, — сказала я.

Он моргнул, вздохнул и ушел.

Когда он открывал дверь, мимо него в теплицу протиснулась Кэтлин.

— Что все это значит?

Должно быть, она наблюдала за происходящим в дверное окно. Мне почему-то сделалось неловко.

— Я хотела пить, — ответила я.

Когда я уходила, уже стемнело. Кэтлин обессилела и лежала на диване, а остальные во главе с Райаном стояли над ней и нараспев скандировали: «Смерть! Смерть!» Я помахала им на прощание, но, по-моему, они меня не видели.

В одиночку я дошла до кафе, отцепила свой велосипед и покатила домой. Мимо проезжала машина, и какой-то подросток крикнул из нее; «Эй, крошка!» Подобное случалось и прежде, Кэтлин советовала мне «просто не обращать внимания». Но крик отвлек меня, велосипед на мокрых листьях пошел юзом, и мне стоило немалых усилий справиться с ним. Из тщеславия я не надевала велосипедный шлем и сейчас осознала, что могла покалечиться.

Поставив велосипед в гараж, я с минуту разглядывала высокий изящный силуэт нашего дома, левое крыло которого густо оплела глициния. За освещенными окнами находились комнаты моего детства, и в одной из них я, конечно, найду папу, сидящего с книгой в своем кожаном кресле. Он вечно мог сидеть так, и от этой мысли делалось уютно. И тут меня кольнула другая, непрошеная мысль: он-то может быть здесь вечно, а я?

Отчетливо помню запах древесного дыма в холодном воздухе, когда я стояла, глядя на дом, и размышляла, смертна ли я, в конце концов.

Я подняла глаза от тарелки с белесыми макаронами, посыпанными тертым сыром.

— Папа, я умру?

Он сидел напротив, глядя на мою еду с явным отвращением.

— Возможно. Особенно, если не будешь надевать велосипедный шлем.

Я рассказала ему, как чудом избежала опасности по дороге домой.

— Серьезно, если бы я упала и ударилась головой, была бы я сейчас мертва?

— Ари, я не знаю. — Он потянулся через стол за серебряным шейкером и налил себе вторую порцию коктейля. — До сих пор мелкие ссадины на тебе заживали, не так ли? И тот солнечный ожог летом — ты оправилась от него за неделю, насколько я помню. Тебе повезло, что до сих пор с тобой не случалось ничего более серьезного. Разумеется, это может измениться.

— Разумеется.

Впервые в жизни я ему позавидовала. Позже в тот же вечер, когда мы читали в гостиной, я обнаружила, что у меня есть еще вопросы.

— Папа, как действует гипноз?

Он взял закладку в виде серебряного пера и закрыл роман, который читал (по-моему, то была «Анна Каренина», поскольку вскоре после этого он и меня заставил его прочесть).

— Все дело в разделении, — начал он. — Человек пристально сосредотачивается на глазах или словах другого, пока его контроль поведения не отделится от контроля сознания. Если человек внушаем, он станет вести себя так, как велит ему другой.

Я гадала, как далеко я могла завести того парня в оранжерее.

— Правда ли, что можно заставить человека делать то, чего он не хочет?

— Это весьма спорная тема, — ответил он. — Большинство современных исследователей полагают, что при правильных обстоятельствах внушаемую личность можно заставить сделать практически что угодно. — Он с интересом взглянул на меня, как будто знал: я что-то замышляю.