– Не выдержишь?

– Нет, – признается она в страшной тайне, которую знает каждый в нашей семье. – Да и тебе нечего сидеть дома. Наверное, только этим и занимаешься, пока меня нет.

Я усмехаюсь. Мама прекрасно знает, что у меня, как и у отца, много работы. Но в ее представлении сидеть дома – это ограничивать, ограждать себя от появления в свете. Очень живая, энергичная и общительная, для нее одиночество и свободные пару часов – как отсидка в камере по случайному обвинению.

– Так что давай, Артем, – продолжает мама, – бери Катерину, себя, садитесь в машину и приезжайте. Ты знал, что Максим участвует в выставке?

– Серьезно?

Я бросаю взгляд на три пригласительных в галерею, где указана вчерашняя дата. Надо бы выбросить, кстати.

– Да. Представь себе. Я случайно заглянула в его профиль в сети, и увидела. Конечно, открытие мы пропустили, но мальчика еще можно порадовать и немного помочь ему раскрутиться.

– Каким образом?

– Куплю у него пару картин, повешу у себя на работе. Будет мне напоминанием о городе детства. А то, знаешь, непонятное дело – в последнее время меня мучает ностальгия!

Действительно, странно. Мама предпочитает жить в Лондоне уже лет пять или шесть. Говорит, что лишь по ошибке Судьбы родилась здесь, а не там. И так как они с городом наконец-то друг друга нашли, обратно сюда на постоянное место жительства она возвращаться не собирается.

И меня настолько удивляет ее заявление о ностальгии, что я оставляю без комментария то, что у Макса не картины, а фотографии. А вот зная то, чем занимается мать за границей, не могу удержаться, чтобы не уточнить.

– Мам, открой секрет. Каким образом на раскрутку Макса повлияет то, что его работы будут висеть или в модельном агентстве, или в питомнике для бездомных животных?

В ответ звенят колокольчики смеха и обещание выполнить мою просьбу, только если я приеду за ней.

Я позволяю маме думать, что шантаж произвел на меня впечатление. Катерина от поездки отказывается, машет на меня пальчиками со свежим маникюром и торопит с поездкой, пока мама не вызывала такси и не приехала сюда сама. Тогда-то у сестры отвертеться не выйдет – под натиском маминого напора и обаяния устоять невозможно.

В принципе, Щавель всегда раздражал Катерину: она находит его балбесом и легкомысленным. Узнав про выставку, мнения не меняет и строго так говорит, что в такие годы уже нужно четко стоять на земле, а не бегать по ней наперевес с камерой. «Такие годы» – забавно звучит, с учетом, что мы с Максом бывшие одноклассники.

– Не сравнивай, – ворчит Катерина, когда я ей напоминаю об этом, – ты уже позаботился о том, чтобы твоя семья ни в чем не нуждалась, а он… От него в наследство останутся только его фотографии! Ни о ком не думает, кроме себя!

– Только между нами, сестренка, – я понижаю голос, и она заинтересованно приближает лицо к моему, чтобы лучше расслышать. – Ни он, ни я пока не планируем умирать, так что с наследством у него еще очень даже может сложиться. И потом, за раскрутку его таланта берется не кто-нибудь, а наша мама!

Катерина фыркает, а потом всерьез о чем-то задумывается. По-моему, единственный, кто замечает, что я ухожу из дома – Барс, да и то, потому что приходится сдвинуть его от порога.

Кот смотрит на меня, как на предателя, взъерошивается, надувает щеки, но не издает ни единого «мяу».

– Следи за домом, – говорю ему. – Остаешься за старшего.

Глаза кота не добреют, но он крутит усами и важно направляется в комнату Катерины – не иначе, присматривать.

До дома отца ехать всего полчаса, но когда я подъезжаю, мама уже крутится на крыльце. Ни одной пластики на лице, но последние лет десять она неизменно выглядит максимум на тридцать пять. Она говорит, что это хорошие гены, которые передались и нам с Катериной. Я больше склоняюсь к версии, что она заключила с кем-то договор на крови.

Худощавая, эффектная, необыкновенно красивая – она как легкая бабочка, порхает по ступенькам, чтобы занять место на соседнем сиденье и наполнить салон ароматом горькой черемухи.

– Здравствуй, солнышко, – мама целует меня в изувеченную щеку и трогательно ее поглаживает.

– Здравствуй, самая красивая женщина этой вселенной, – я запоздало вспоминаю, что лучше не улыбаться, но мама не отшатывается, не прячет глаза.

Она продолжает смотреть на меня с той же любовью, которую я видел в ее глазах с самого детства. Ее взгляд ореховых глаз настолько глубокий, настолько открытый и столько в нем теплоты, что я понимаю, почему, несмотря на расстояние, разные страны и города, они с отцом не расходятся окончательно. Он просто не в силах ее отпустить.

Да, у него кто-то есть. Но это как сахарозаменитель, который долго есть невозможно, и вроде бы чувствуешь сладость, а удовольствия ноль.

Но удержать маму рядом практически невозможно – это все равно что оторвать у бабочки крылья. Она любит свободу, простор, любит пробовать что-то новое, любит этот чертов Лондон, а еще она любит нас с Катериной, и я даже не сомневаюсь – отца. Просто у них с ним разные ритмы, разные представления о собственной жизни. Но совсем порознь им обоим нельзя.

– Самая красивая… – мама переводит взгляд на дорогу, которая несется нам под колеса. – Если ты так говоришь, значит, так и не встретил ту самую? Почему?

Она громко вздыхает и переводит взгляд на небо, как будто пытается договориться с кем-то там уже на мой счет.

– Ну, – говорю я, чтобы хоть как-то вернуть ей хорошее настроение, – если бы я хотя бы знал, как она выглядит, было бы проще…

Мама бросает в мою сторону острый взгляд, и мы оба без слов понимаем. Когда действительно встречаешь ту самую, тебе почти все равно, как она выглядит. Потому что она твоя. Просто твоя. Точка.

Оставшуюся дорогу мы оба молчим, но это молчание не в тягость, приятное. Так можно молчать только с человеком, который идеально тебя понимает и перед которым не нужно играть, напрягаться, пытаться выглядеть лучше, чем есть.

Мелькают мысли о том, что несколько раз молчание с Дашей казалось таким же. Оба на связи, телефоны у уха, но иногда разговор обрывался на полуслове, и мы просто молчали. Словно выдерживали паузу, чтобы немного соскучиться и снова услышать друг друга.

Наверное, я просто размяк. Несмотря на работу, которая начинает сжирать теперь вечера, несмотря на тренировки, которые я не собираюсь бросать, размяк, как желе, которое забыли вернуть в холодильник.

И я делаю это сам. Напоминаю себе, что в моем случае все это куда больше напоминало бы правду, если бы Даша просто хотела ребенка и денег.

Мама с таким интересом рассматривает фотографии на выставке, что я давлю мрачные мысли, которые бьют под ребра, пытаясь меня согнуть, и с интересом жду, каким будет выбор.