груди. Ей хотелось выдернуть эти волосы с корнем.

– Жаль, – сказала она, убрала руку и слезла на пол.

– Что ты делаешь? Дора? Ты что, оставишь меня голого на поезде, несущемся… Господи, я даже не знаю, куда мчится этот поезд!

Ди быстро оделась. Когда Роберт спустился с локомотива, она уже сидела на ближайшей скамье, делая пометки в записной книжке.

– Не нравится мне этот кочегар – у него какое-то двусмысленное выражение лица… Что ты пишешь?

– Уголь или дрова для топки.

– Для какой? Для бойлера в подвале? Но ты же не считаешь, что в этом бараке холодно?

Она на секунду подняла глаза и заметила, что Роберт вытирается клетчатым платком, раньше торчавшим из заднего кармана кочегара. В ушах у нее до сих пор звенело от паровозного свистка.

– Топка в кабине паровоза пуста. Можно подумать, что кочегар бросает в топку воздух.

– О, а я и не знал, что ты планируешь всерьез за это взяться. Молодец! – Он огляделся, держа липкий платок на отлете. – Тебе бы быть леди и владелицей усадьбы, Дора. У тебя отличная голова для всяких мелочей, которых мужчина не замечает без подсказок женщины.

Дора следила за ним, уже зная, что он забросит платок под вагон. Роберт так и сделал.

– Поздно, – сказала она. – При новом порядке леди уже не будет, и лордов тоже.

Это замечание заставило Роберта нахмуриться. Он поднял с пола брюки и встряхнул их.

– Это верно.

На семейной фотографии, которую Роберт держал у себя в комнате, мать казалась маленькой, как воробушек, со стиснутыми у талии руками: она явно испытывала неловкость, позируя перед фотокамерой. Что-то с ней теперь станется, подумал Роберт. В самом деле, как же быть с родителями? В Ди еще не утихло раздражение от паровозного свистка и носового платка, но от этих вопросов она смягчилась. В ее лейтенанте жил Бобби, ответственный за эти проделки, и именно внутренний Бобби не хотел видеть неизбежных последствий революции для родителей-землевладельцев.

Ее лейтенант начал рассказывать об интервью, записывать которое его вызвали накануне в кабинет главного судьи. Бывший министр финансов подробно излагал, как Корона, сдавая внаем государственную армию, одновременно вкладывала огромные суммы в тайные торговые сделки с другими странами ради собственного обогащения.

– Притом что в Лисе есть люди, которые зимой умирают от удушья, потому что приходится спать вплотную по многу человек, чтобы не замерзнуть!

Ди слышала и о вещах пострашнее, но сейчас лишь кивнула.

Солнце село, в галерею вошли сумерки. Машинист и кочегар на своем паровозе превратились в два безликих силуэта. Ди первой поднималась по лестнице, а Роберт шел сзади и рассказывал, как министр заявил – он убил Йовена лишь потому, что на миг заразился от посудника безумием.

– Я подобных россказней в жизни не слышал! Он не испытывает ни малейших угрызений совести, можешь в это поверить, Дора?

– Нет, – отозвалась Ди, хотя поверить она, конечно, могла. Не все богатые молодые люди в университете держались таких передовых взглядов, как у Роберта. Было полно и тех, кто счел бы действия Вестховера более чем обоснованными, – например тот же сынок члена правительства, который требовал, чтобы горничная подносила ему плевательницу отхаркнуть табачную слюну. Ди забеспокоилась, уж не на облаке ли жил ее лейтенант: на нынешней стадии обновления нации его удивление выглядело несколько экстравагантным.

Когда они поднялись на пятый этаж, Ди подвела его к хижине старателя, которую выбрала в качестве своей комнаты – там стояла единственная во всем музее кровать. Ди заменила грязные холщовые простыни на тонкое постельное белье, взятое из комнат сынка члена правительства, пристроила на маленький стол вторую лампу, кувшин воды и стаканы. Будучи частью экспозиции, хижина не имела крыши и насчитывала всего три стены – заднюю и боковые, поэтому Ди, чтобы замкнуть пространство, натянула поперек одну из старых простыней. Стены, кстати, были довольно прочными, сложенными из неошкуренных бревен, а щели замазаны глиной.

Ди зажгла лампу.

Роберт перестал говорить о полной испорченности министра финансов и остановился у порога.

– Ты реально собираешься тут жить? В хижине бродяги?

– Это музейный экспонат. Хозяин стоит в стеклянном ручье, моет золото. Моя обязанность – смотреть за музеем. Я давала подписку о верности новому режиму. Мне нужно где-то жить.

Роберт шагнул в хижину.

– А что, если бесприютные призраки, лишенные крова после пожара в Обществе чародеев, переберутся сюда, вселятся в восковые манекены, и начнут расхаживать по галереям? Знаешь, Дора, будь я призраком, первым делом вселился бы в одного из этих восковых мужчин и набросился на тебя.

– Мне это не приходило в голову, – сказала Ди. – Думаешь, мне стоит беспокоиться?

– Пожалуй, лучше выбросить из головы эту идею. Но ты же понимаешь, что я не смогу оставаться у тебя каждую ночь?

Его шутливый тон, с которым Дора всегда легко мирилась, начинал раздражать. Ди понимала, что такое обязанности, лучше, чем когда-нибудь будет понимать Роберт.

Но она ответила ровно:

– Разумеется. Я запру двери.

– У нас не хватает людей – часть войск пришлось отправить разбираться с сопротивленцами, окопавшимися на Тракте. У меня все-таки воинское звание, долг.

Это проливало свет на ситуацию с кавалерией, покидавшей город, о чем утром говорила Бет.

– Все так серьезно?

– Нет. Остатки регулярной армии застряли по самую задницу в снегах за тысячи миль отсюда. Это всего лишь недобитки, но они заняли выгодную позицию на Тракте, а наше командование хочет избежать прямой атаки. Уже ведутся переговоры… вернее, переговоры о переговорах. – Он пересек хижину в три шага и нагнулся осмотреть кровать. – Это нас замедляет, затрудняет организацию выборов и определение юридических процедур, но этим и ограничивается наносимый нам вред.

– Но потом все станет как обычно? Заводы заработают, по реке пойдут корабли?

– Все станет даже лучше, – пообещал ее лейтенант, щупая простыню двумя пальцами. – Странно, но у этого старателя шелковые простыни. Это лишено исторической точности.

– Может, он напал на золотую жилу?

Роберт не нашелся что возразить, пожал плечами и присел на кровать. Покачавшись и сокрушенно вздохнув насчет пружинистости, он прилег на бок, подперев голову кулаком и свесив ноги с края кровати.

– Будет трудно.

– Мы справимся. – Прежде чем Ди могла присоединиться к Роберту, нужно было пройтись по музею и погасить свет. – Я вернусь через несколько минут.

Она взяла лампу со стола.

– Дора?

– Да, лейтенант?

Он пристально вглядывался в нее, рассеянно водя по усам согнутым пальцем. В свете лампы его волосы казались лакированными.

– Прости, что я иногда заговариваюсь. Это же скучно, вся эта политика…

– Лейтенант…

– Порой мне хочется, чтобы ты называла меня Робертом.

– Хорошо, Роберт.

– Ты в курсе, что