и, высказав ему, что солдаты не знают своих обязанностей и с места караула не имеют права сходить. Узнав об этом, стали учить солдат, чтобы они не слушали команд Драгомирова. И когда он захотел, чтобы стоящий у него почетный караул ушел, его не послушали. Он, узнав, что так им приказали, стал бегать по комнате, схватившись за голову, с криком: „Переучили!“»

А. Куприн знал Драгомирова еще со времен своей службы в 46-м Днепровском полку в Проскурове, куда генерал приезжал с инспекторскими проверками. Драгомиров после смотра удалял из строя всех офицеров, включая унтеров, шел вдоль фронта, подходил то к одному, то к другому солдату, клал ему на плечо руку и спрашивал, глядя в глаза: «Брат, кто тебя обидел?»

Драгомиров нередко высказывал, с каким равнодушием принимал всякие сочиненные о нем небылицы. «Обстрелялся, обтерпелся и совершенно освоился, – говорил он. – Какой бы вздор не осмысливали про меня, я отношусь к нему совершенно спокойно, ну, хоть бы, положим, так же, как к тому, если бы мне сообщил кто-либо, что вчера в Берлине целый день лил проливной дождь».

Уже позднее, когда жандармами в Киеве стал командовать полковник Новицкий, все время доносивший о «художествах» генерала в столицу, между ним и Драгомировым начались трения, перешедшие в открытую вражду. Особенно жандарма бесило то, что когда Михаил Иванович узнавал об аресте украинцев за политику, то приказывал их отпустить. Не имея возможности как-то повлиять или приструнить своего начальника, Новицкий все время кляузничал на него. Однажды на каком-то торжестве он подошел к Драгомирову и протянул бокал, чтобы чокнуться. Генерал, хитро прищурившись, поднес свою рюмку к Новицкому, и резко ее отвел со словами: «Вот чокнешься и побежишь тут же давать телеграмму в Петербург, что Драгомиров пьянствует». Или еще: каждое утро, как жандармский полковник, Новицкий являлся к генерал-губернатору для доклада. Как и положено, при всем параде, с наградами он и на этот раз пришел к Драгомирову. Но того в просторном кабинете не было. Вскоре тихо открывается боковая дверь и оттуда в тапочках на босу ногу, в ночной рубахе и колпаке, понурив голову, появился генерал-губернатор. Подошел к стоящему в растерянности полковнику, повернулся и, забрасывая рубашку за голову, дал Новицкому пучок розог и сказал: «Жаловался царю, что ж, виновен, секи!» Полковник бросил розги на пол, в ужасе выбежал из кабинета, но писать докладные министру и императору не прекратил. Эти и другие истории с генералом, весьма забавляли его царственного друга.

* * *

В относительно короткое царствование Александра III в Киеве построили несколько церквей, что стало отражением политики строительства, в первую очередь, православных храмов, проводимой по всей стране. Сам царь считал себя знатоком христианской старины, хотел, чтобы церкви по всей империи строились по давним образцам, и щедро жертвовал на строительство. За время его царствования их появилось около 5 тыс., и если разделить на время его правления, то придется по одной церкви на каждый день. Все они, неважно где – в Варшаве или Ташкенте, были близки по стилю. В Киеве характерной для этого этапа стала Александро-Невская церковь. Она, иногда называемая Дворцовой, была построена по проекту В. Николаева в 1889 году и разделила участь многих киевских храмов. После счастливого избавления от гибели членов царской семьи Романовых на станции Борки в 1888 году, на углу нынешних улиц Мельникова и Герцена поставили часовню (архитектор В. Николаев). Она также была разрушена.

М. И. Драгомиров. Худ. И. Е. Репин, 1889 г.

В Киеве работало уже целое сообщество архитекторов и гражданских инженеров, получивших подготовку в столичных вузах (Академии Художеств и Институте гражданских инженеров). Ретроспективная правильность империи, былое, как должное, становится стилем жизни. На улицах города, следуя принципу эклектики, можно было встретить всё. Архитектурная продукция – ее теперь можно было называть и по количеству и по скорости производства – вполне живописна, но монотонно однообразна. Воинствующий историзм не спорил с классической размеренностью кварталов Нового строения, аккуратно в них вписываясь, он задавал городу другое, вертикальное измерение. Природная пластичность ландшафта, сочетая дома в самых неожиданных ракурсах с обилием зеленых насаждений, воспроизводила киевскую барочность, заставляя архитекторов даже на плоских участках придавать зданиям особо вычурные и помпезные завершения. Мой любимый Г. Лукомский пишет: «… здесь и псевдорусские постройки; нет сухих, столь типичных для Петербурга построек, но зато есть какой-то особый, свой, выработавшийся благодаря местному желтому кирпичу (допускавший отделку зданий без штукатурки) однотипный характер домов, якобы ренессансного стиля, с мелкими, как бы штампованными гирляндочками и веночками, часто посеребренными, и прочими в достаточной мере аляповатыми арматурами. Выполненные часто даже в разных стилях, эти дома (80–90 гг.) все так удивительно похожи друг на друга, особенно в верхних частях богато насаженными куполами и шатрами».

Киевским памятником царствования Александра III стал Богдан Хмельницкий. Решение об установке памятника приняли в кон.1850-х годов, а Александр ІІ в 1870 году разрешил начать в империи подписку для сбора денег на его сооружение. По поручению Киевского комитета, который возглавил известный «патриот» Б. Юзефович, его было предложено выполнить выдающемуся скульптору М. О. Микешину. Первый вариант представлял скалу с конной фигурой Богдана Хмельницкого. Под копытами всадника в скрученных позах – польский пан, католик-иезуит, еврей-арендатор. На переднем плане должны были стоять «великоросс, малоросс, белорус», а возле них слепой кобзарь с бандурой в руках. Александр ІІ утвердил этот проект в 1869 году, но вскоре одумался, указав на неприличие изображения повергнутых поляков и еврея под копытами Богданова коня: «Названные национальности, хотя и попраны, но еще существуют». Отливка была произведена на петербургском заводе Берда в 1879 году и обошлась в 30 тыс. руб. Значительную часть выделили из казны по императорскому повелению. Скульптуру привезли в Киев, где она простояла до открытия во дворе Присутственных мест. Только по инициативе Александра ІІІ в 1886 году было завершено сооружение памятника. О присутствии царя на открытии нигде сведений не наблюдалось. Но пару лет назад я купил фотографию торжественного открытия памятника и увидел его с Марией Федоровной, уходящих с площади. Получается, что они были на торжественном праздновании 900-летия Крещения Руси 15 июля 1888 года.

К этой высокочтимой дате и приурочили открытие памятника Богдану Хмельницкому. Все улицы и площади были запружены народом и войсками. Ждали генерал-губернатора А. Р. Дрентельна для принятия парада. Вдруг неожиданно перед фронтом войск появился блаженный Паисий (в миру Прокопий Яроцкий) с горшком каши в руках. Полиция засуетилась, но не дерзнула удалить его насильно, так как юродивого знал весь Киев и жители относились к нему благосклонно. Вдруг старец бросил горшок на землю и осколки