поставленных идеалистами нравственных проблем. Альтернативной целостной картины мира они не предлагали.

Отстаивание теории прогресса сопровождалось утверждением об отсталости России. Откликнувшись на лекцию Булгакова о Карамазове, Луначарский подверг критике сравнение Ивана Карамазова Достоевского с Фаустом Гёте.

И резюмируя мы скажем: «русский Фауст» по значительности и реальной ценности своей внутренней драмы бесконечно ниже немецкого; русскому моралисту можно было бы многому научиться у немецкого аморалиста [Ницше]; и нам надо много учиться, вдумчиво читать и, стремясь возвеличить «свое», внимательно следить за тем, не искажаем ли мы «чужого»[124].

Луначарский говорил, что «универсальные ценности», которые, по словам Булгакова, отстаивает Иван Карамазов, на самом деле не являются ни универсальными, ни ценными. «Болезнь есть болезнь, а больная совесть – болезнь гибельная, сопровождающаяся страшной растратой сил <…> Но г-ну Булгакову нравится эта изнурительная болезнь. Люди с ума сходят, близки к самоубийству – ничего! зато лицо одухотвореннее!»[125]. Больная совесть не может быть добродетелью, она – болезнь. В очередной раз мы возвращаемся к представлению о неполноценности русской культуры, в данном случае выраженному через превосходство Ницше над Достоевским.

Луначарскому принадлежит и другое, возможно, наиболее интересное и при этом относительно независимое критическое суждение, вынесенное с позиций позитивизма. Отношения человека и природы глубоко волновали русских народников, а Луначарский в полемике с идеалистами адаптировал эту проблему к собственным нуждам[126]. Увлекаясь приложением дарвинизма и теории эволюции к человеческому обществу, русские народники 1870-х годов стремились учитывать в поведении людей субъективные факторы, способствующие осуществлению свободы воли. Согласно концепции Николая Михайловского, естественное развитие земли шло своим чередом, путем постоянного прогресса в природе, который, однако, противоречил целям человека. «Естественный ход вещей» был нарушен появлением человека, новой силы, с неизбежностью вмешивающейся и препятствующей ему во имя достижения собственных целей. Признание человеческой воли – субъективного фактора в истории – равносильно признанию этого фундаментального разлада. «Земля оказалась скорее мачехой, чем заботливой матерью человека». И, разумеется, человек редко бывает доволен естественным ходом вещей.

Он разделяет то, что природа соединяет, и наоборот; он перебрасывает мосты через реки и прорывает каналы; перевозит естественные произведения одной страны в другую, где они, пожалуй, неестественны; объединяет естественные группы – народы общими верованиями и разделяет народ на классы; проводит воду туда, где, по естественным условиям, она скопиться не могла, и осушает болота; развивает в животных и растениях такие формы и особенности, которые противны естественному ходу вещей, и т. д., и т. д.[127]

Человек постоянно проявляет активность по отношению к природе, неизменно пытаясь направить ее в угодное ему русло. Человек противостоит природе и активно борется с ней. В своем раннем очерке, посвященном Михайловскому, молодой Бердяев предложил именно такой механистический подход к силам природы; Луначарский вторил Бердяеву, обвиняя идеалистов в неправильном восприятии природы:

Что собственно за манипуляцию производят с природой г-да метафизики, когда они озаряют ее бенгальским огнем теодицеи? Они придают ей такое освещение, что она получает человеческий смысл или смысл в глазах оценивающего человека. Другими словами, они путем фантазии антропо-морфизируют природу, как natura naturans, придавая ей не только разум, но и самые превосходные намерения[128].

Для Луначарского природа существовала для того, чтобы быть покоренной человеком; в этом он видел прямое следствие своего отрицания «долга» как такового. Никакого морального долга не существует; человек руководствуется исключительно соображениями выгоды и чувствами. Идеальной являлась бы та природа, которая наиболее эффективно обеспечивала бы жизнь самого могущественного человека, наиболее яркого представителя рода человеческого.

Такова цель. Не антропоморфизировать природу, предполагая за кулисами ее режиссера, который приведет все к доброму концу, а насильно гуманизировать ее, подчиняя ее своему человеческому гению. Гуманизация природы происходит двумя путями, из которых первый, имея и самостоятельное значение, служит также необходимой опорой второму. Первое – это познание природы, второй – техника в самом широком смысле слова [129].

В подобных рассуждениях Луначарского старые представления народников о природе дополнялись элементами, заимствованными у Ницше; Луначарский повторил и укрепил убеждение народников XIX столетия в том, что отношения человека и природы должны быть отношениями победителя и побежденной[130].

Луначарский также обвинял идеалистов в ложном понимании смерти. Он признавал существование проблемы смерти, но утверждал, что идеалисты пытаются решить ее простым отрицанием смертности. В 1890-е годы Николай Федоров гиперболизировал усилия народников, направленные на преодоление железных законов прогресса, предложив человечеству прекратить размножаться и вместо этого заняться воскрешением предков; тем самым мы могли бы победить смерть и вернуть себе власть над природой[131]. В другой версии доведенного до крайности воинственного настроя народничества Луначарский утверждал, что позитивисты предложили два решения проблемы смерти. Во-первых, они боролись со смертью, уповая на развитие медицины; во-вторых, они признавали ограниченные возможности медицины и адаптировали ее устремления к реальности возможного. В очередной раз идеалисты оказались повинны в бегстве от жизни. «Если вам не может помочь врач, то обратитесь к идеалистам и церкви, если можете»[132]. Идеалистам, по словам Луначарского, попросту не хватило смелости довести свои рассуждения до логического конца и принять смерть как освобождение от тягот земной жизни.

Заключительный аргумент Луначарского против идеалистов относился не к тому, что они думали, а к тому, кем они были: всего лишь буржуазными декадентами, которые даже в марксистских фазах своего развития не способны понять Маркса. Их интерпретация марксизма и теории прогресса была ошибочной, поскольку монополией на истину обладал пролетариат. Даже ревизионизм Эдуарда Бернштейна не смог подорвать реальные основы марксистского мировоззрения.

Что такое марксистское мировоззрение? По общему своему миросозерцанию марксисты примыкают к научному позитивизму, специально же марксистскими догмами являются: во-1) теория зависимости всех форм социальной жизни от данного общества и 2) как вывод из этого общего положения и анализа истории – теория борьбы классов, как формы, в которой протекала до сих пор история культурных обществ[133].

Всякая точка зрения, не поддерживавшая эти фундаментальные положения марксистской теории, с неизбежностью объявлялась заблуждением. Особенно это относилось к «буржуазным квази-марксистам», чей марксизм сводился лишь к пересказу буржуазных теорий, разбавленному комментариями, касающимися наиболее общих и наименее острых аспектов марксистского подхода. Производительные силы, борьба классов и историческая миссия пролетариата вполне объясняли ход истории и служили руководством к действию; для этого по определению не требовались ни идеи, ни мораль, ни русская культура.

Критические высказывания самозванных «позитивистов» подхватывали социал-демократы, народники старого закала и другие. Позиция Любови Аксельрод, изложенная в «О проблемах идеализма», наиболее близка к последнему аргументу Луначарского и компании.