Врезав себе мысленно поджопника, я заметался по хате, сгребая весь мусор по пакетам. Сунулся в холодильник. Ну, ожидаемо. Мышь повесилась. Надо жрачки купить.

Нагрузился пакетами с мусором, запер дверь, хваля себя за установку хитрого замка, что запросто не откроешь, и порысил на мусорку и в ближайший продуктовый магаз. Благо в соседнем дворе. Да и в самом деле, не рванет же Сашка куда — она адекватная. И поговорили мы. Поняла все. Хоть и не понравилось ей, но поняла, чую. От этого в ней тоже тащусь. Не от подчинения, нет, а от способности воспринимать доводы, пусть ни хера не приятные, но логичные. Хотя на мгновение показалось, что она поклонница «ой, все» тактики. Но и тогда ничего во мне к ней не изменилось ни на каплю.

В магазине тупо уставился на прилавки. Вот чем мне ее кормить? Что любит? Да и что можно, если желудок шалит?

— Вам чем-то помочь, молодой человек? — спросила пожилая продавщица, с шикарной копной иссиня-черных кудрей.

— Еще как помочь, — отморозился я. — У меня девушка, ее покормить надо.

— Романтическое свидание?

— Да если бы! — отмахнулся я. — На такую байду мне закупиться не хрен делать. — Уж тут опыта вагон и маленькая тележка. Че там мудрить. Шампусик-винчишко подороже, конфеты-фрукты-букеты. И цацка блестящая. Все, вечер удался. Резинок только еще не забыть. — Желудок у нее больной. Чем кормить?

— Гастрит?

— Да без понятия. Нервы. Рвет ее говорит.

— Нервы, да? — улыбнулась моя добровольная помощница как-то понимающе. — Может, эти нервы зовутся токсикоз?

— Что? А, нет. Рановато еще.

— Уверены? — Я закивал. Не темный же совсем. Ясно, что не предохранялись мы с Сашкой, но что тут времени прошло.

— Тогда давайте попробуем детское питание. Я знаю, его некоторые у нас берут для диет.

— Да на кой ей диеты! — возмутился я. — Она и так у меня скелетина. Мне б, наоборот, ей мясца нарастить.

— Юноша, диеты не только для похудения бывают. А как раз показаны при проблемах с пищеварением.

— Ясно. Но детское питание? Мне, блин, ее из соски кормить?

Боюсь, мне Сашка за такое по башке бутылкой врежет. Ну явный перебор же будет.

— У вас детей нет? — понимающе поглядела на меня, как на тормознутого, продавщица.

— Э-э-эм… Будут. Но попозже.

— Вот, смотрите, у нас в баночках есть. Мясное, мясо с овощами, с крупами разными, фруктовое.

Она принялась выставлять на прилавок передо мной десятки разных ярких баночек.

— Еще легкие творожки и йогурт. Кашки опять же, для больного желудка, мне кажется, самое то. Курица отварная нежирная еще, может.

У меня в глазах зарябило от этого изобилия.

— Так, насыпайте мне этого го… добра в пакет, — велел я. — Всего понемногу, но мяса побольше. — На овощах-фруктах особо не поправишься. Трава она трава и есть. — И еще пачку пельменей, хлеба, колбасу и сметаны.

Домой я тоже несся бодрым лосем. Влетел в прихожую, промчался на кухню и застыл дурным истуканом. Сашка стояла там перед раковиной, отмывая мою засратую посуду. Завернутая в какую-то тряпку, на голове тюрбан из полотенца. Стояла на одной ноге, поджав вторую и чуть оттопырив задницу. У меня и пакеты на пол повалились. В два шага подошел к ней, прижался, захапывая всю разом, и вжался мордой в изгиб шеи, ощущая, что земля внезапно из-под ног уходит. Падаю куда-то, улетаю. То ли в небо понесло, то ли вниз лечу. Да плевал я. Хорошо. Хочу вот так всегда. Ее хочу. В моем доме. Насовсем. Теперь уж ни грамма сомнений. Теперь уж если не так, то пиздец тебе, Шаповалов.

ГЛАВА 15

Стыдно вести себя как капризный ребенок. Да, я это понимаю. Я живу с этим пониманием большую часть своей сознательной жизни. Отец всегда умел четко доносить до меня эту мысль, и мама в этом была с ним солидарна. Да, я была ребенком, у которого было все, и жаловаться хоть на что-то, для такой как я, — грех. Но, к сожалению, испытывать обиду и гнев это никак не мешало. Не по мелочным поводам, нет. Просто… такие всеобъемлющие и при этом вроде как безадресные. Потому что это неправильно было — злиться на отца за его удушающую заботу.

Точно так же, как неправильно злиться и на Николая за то же самое. Я умом четко признавала его правоту, до глубины души и навечно была ему благодарна за все-все-все. И я вынуждена была принять логику его доводов относительно… Гошки. Сразу же память услужливо подсунула воспоминание о том, как он отвергал меня последнее время. Как шарахался от моих любых прикосновений, будто я его током шарахала, а не пыталась приласкать. Такой злостью от него веяло, прямо-таки яростью. Что это было? Отвращение к опостылевшей до невозможности жене? Или… чувство вины за…

Господи, ну разве может это быть правдой? Такое предательство. Мой муж, мой добрый, мягкий Гошка мог отдать меня в руки отморозков? Мог обречь на смерть? Но за что? Если я ему до такой степени надоела, то почему не ушел? Неужели и правда дело в отцовских деньгах? В том, что осточертело ждать их? Верить в это у меня не получалось. Гошка… он ведь такой… Никогда он деньгами не интересовался. Заниматься отцовским бизнесом для него было тяжкой обузой. Мог ли он разительно поменяться, а я ничего и не заметила? Или это всегда, с самого начала, было притворством?

Неожиданно ярко вспомнилось то ощущение острой боли в последнее утро, когда меня жестоко выворачивало, а он ушел, даже не поинтересовавшись, что со мной. Будто ему было абсолютно плевать. Может, и прав во многом Николай. Что мы за семья, если он не заметил или нарочно не замечал, что творится со мной, а я в упор не видела, что происходит с ним. И на эту самую правоту я, похоже, больше всего и злилась. На правоту Николая, если все так и есть. На правоту отца, что постоянно твердил о том же. Злилась потому, что тогда выходит, я — проигравшая. Неудачница. Слепая дура. Причем дура упорная, так не желающая прозревать. Ради Гошки я впервые в жизни пошла против отца. Ругалась с ним, продемонстрировала, что если надо, буду драться, откажусь от него, отстаивая свое право на счастье. Как я думала. Мы ведь и расписались тайно, устроив чуть ли не шпионскую акцию, наперекор строжайшему родительскому запрету, пока папа был за границей, заключая очередной контракт. Та пышная свадьба уже была вынужденной