— А что за операцию тебе сделали вчера? — старательно удерживая взгляд в тарелке, из которой набирала ложкой суп для меня, спросил Катя.

Я поперхнулся едой — закашлялся, стараясь не выплюнуть противную жидкость. Операция… Врать слишком явно было нельзя — скоро все равно станет известно истинное состояние моего здоровья! Максимум до утра я еще мог здесь задержаться — но больше, ни под каким предлогом! И что бы там не говорил доктор — у меня просто не было права отлеживаться сейчас! Да я и чувствовал себя вполне сносно. Врать было нельзя — я рисковал утратить Катино доверие совершенно. Но если совсем немного преувеличить…

— Вот вывих руки вправляли, — осторожно проговорил я, указав глазами на свою руку и собираясь ещё что-нибудь добавить, если это на Катю не произведет впечатления. Но она продолжала кормить, как мне казалось, задумавшись над моими словами.

— Катя, ты поможешь мне сегодня вечером сбежать отсюда?

Я отлично понимал, что веду себя странно — обманываю Катю, мучаю её даже — ей явно тяжело давалась необходимость сидеть со мной в одной палате. И, вполне отдавая себе отчет в неправильности моих поступков, я все равно не хотел её отпускать!

Насколько проще сейчас было бы с любой другой женщиной — намекнул бы только на то, что нужна круглосуточная помощь и десяток знакомых девушек начали бы тут же паковать чемоданы! А если бы еще сказал при этом, что она нравится, что насмотреться на неё не могу, несколько бывших в чем были бы, и без чемоданов даже, примчались тут же…

А тут, как по минному полю идешь — лишнее слово вполне может быть последним в нашем общении! А мне отпускать её не хочется! Я ведь там в машине, за секунду до удара, о чем подумал? Такое сожаление сильное сердце сжало, что показалось — от инфаркта помру, а не от аварии! В сознании мелькнуло, что Маринка пропадет без меня… А потом я подумал о Кате…

А дальше, уже в больнице, на волне эйфории от осознания, что жив, что ВСЁ ещё будет, все возможно, так дико захотелось её увидеть, что комбинация по приближению Кати к себе тут же созрела в голове!

— А вдруг у тебя осложнения какие-то начнутся? Вдруг плохо станет? Что тогда? Нина же сказала, что даже здесь за тобой присматривать нужно! — когда она была с чем-то несогласна, когда эмоции пересиливали её страхи, Катя ненадолго забывалась и смотрела мне в глаза. И мне казалось, что в такие мгновения между нами натягивалась тоненькая ниточка, соединявшая, притягивающая друг к другу!

Да, Изотов, головой ты все-таки хорошо приложился — романтиком стал!

— Да, Катюш… А присмотреть-то за мною и некому. Домой поехать нужно — вдруг поэты недоделанные квартиру оккупировали, Маринка жаловалась на мать. Правда, не знаю, как я в таком состоянии смогу их за порог выставить. Но хотя бы на Маринку взглянуть нужно. Еды ей прикупить — Инна держит девчонку впроголодь, фигуру её бережет. Она голодная постоянно. А потом… На работу поеду, у меня там кабинет собственный есть. В нем диван. Поработаю немного и спать лягу…

— Но вы же обещали! Вы же говорили мне, что не станете заставлять! Что позволите самой выбрать! — впервые в своей жизни Катя позволила себе повысить голос на отца! И также впервые подобное со стороны домочадцев позволил по отношению к себе Фёдор Игнатьевич.

Но сейчас Катенька почти кричала, крепко сжимая тоненькими пальчиками резные деревянные подлокотники своего кресла. А Фёдор Игнатьевич молча смотрел в её раскрасневшееся от переживаний личико и с трудом сдерживался, чтобы не опустить глаза в столешницу полированного дубового стола.

— Я же так мечтала… Я так хотела! Бал, танцы, платье… Вы хотите меня лишить всего этого? Вы хотите сделать меня несчастной! — Катенька долго держалась, но слезы все же неудержимо собирались в уголках её глаз. Ей хотелось спросить: "А как же Мишель? Что она скажет ему? Как она сама без него будет? Да еще и с этим страшно неприятным человеком!"

— Катерина! — отец все-таки вышел из себя, что было закономерно и объяснимо, его тяжелый характер знала вся семья. — Бал, танцы и платье я пока не отменяю! Более того, таких балов в твоей жизни будет ещё множество! А вот отец у тебя всего один. И другого не будет. Ты знаешь, в моей власти заставить тебя сделать так, как я скажу. Но я не хочу, чтобы ты считала меня чудовищем, распоряжающимся твоей судьбой по своему капризу. Я объясню тебе…

Отец помолчал немного, а потом заговорил. И если до этого в его словах, а больше в голосе, чувствовались нотки вины, то теперь он говорил уверенно и твердо. Так, как обычно говорил на заседаниях дворянского собрания города, гордо и свысока глядя на собственную дочь.

— Твой брат Николай сражался на Кавказе. Он — дважды кавалер Святого Георгия, не посрамивший чести ни своей Родины, ни своей семьи. Твой брат Владимир выбрал иной путь. И в духовном служении, в служении Господу нашему, нашел своё призвание. Георгий стал дипломатом. И служит не где-нибудь… в самом Париже! Маруся — сестра милосердия при больнице. При этом она — примерная жена и мать. Каждый из моих детей, выбирая свой путь, прислушался к советам отца. Каждый нашел себя и благодарен мне за подсказку, данную вовремя. И я уверен, выбрав свой путь однажды, никто из них не сойдет с него посередине. Так и ты… Раз уж решила детей грамоте учить, так и держись пути выбранного!

Вот при чем здесь это? И как связано её призвание с Радуловым? Катя, слушавшая отца всем сердцем понять пыталась — почему же им отец позволил выбрать самим, пусть и по его совету, а ей, получается, нет?

— Так случилось, Катенька, — прервав неожиданно речь о заслугах своих старших детей, Федор Игнатьевич тяжело вздохнул. — Что ответить прямым отказом на предложение Виктора Антоновича я не могу. Но ведь пока и замуж за него не отдаю тебя — посмотришь, приглядишься, а там, может быть, пригланется он тебе чем-нибудь. Я ему многим обязан. Помнишь, как в позапрошлом году мануфактуру нашу инспекция проверяла. Так вот, Радулов главным инспектором был. Неполадок обнаружено было много, но Виктор Антонович даже штрафа не наложил, наоборот, помог с поставкой новых станков, с рассчетами многими. Он тогда уже бывал в нашем доме. Видел тебя, тогда еще совсем девочку.

— Папа, о нем же говорят, что он кровь детскую пьет! — выдвинула Катенька свой последний, самый главный, пусть и звучавший по-детски, аргумент.

А отец вдруг, запнувшись на полуслове, запрокинул голову к потолку и захохотал…

Я проснулась с сердцем, бешено трепыхающимся в груди. Но вовсе не страх заставлял его биться, что было сил. Возмущение, обида, разочарование, злость — все эти чувства, вполне объяснимые во сне, но совершенно неприемлимые в моей обычной жизни, буквально переполняли. Так и хотелось спросить в темноту комнаты: "Да как же это так? Да зачем же? За что? И кто имеет право?" Но тут же вспоминалось, что это был всего лишь сон! И он уже закончился!

… А ведь действительность была гораздо страшнее сна. И удивительно, в принципе, что я смогла уснуть так легко и просто! Думала ведь, что сегодня мне обеспечена бессонная ночь.