Гулевич, волнуясь, оторвал от своей дорогой белой сорочки широкую полосу и привязал ее на копье, а от главных сил Косинского отделился отряд всадников во главе с самим гетманом и направился к группе вражеских военачальников во главе с Вишневецким. Вишневецкий и не собирался бежать; в голове вертелась одна лишь мысль: снять ли с себя все оружие, отдать ли только победителям обнаженную саблю — позор один; но как все же лучше, чтоб это сообразовалось с требованиями военной этики?.. Конечно, многие славные рыцари сдавались на гнев и милость победителя, вот хотя бы Александру Македонскому. Но кому он, Вишневецкий, должен сдаться, пред кем должен поднять пустые, беззащитные руки? Перед проходимцем Косинским!..

Но эту минуту появился Наливайко.

Вороной белокопытный конь упруго выступил из-за того же холма, из-за которого недавно выскочили сечевики Нечипора, и остановился на волынском шляхе. Наливайко осматривал и оценивал поле битвы. И стоял один: вороной, почти сизый конь на белом, широком снежном ковре. Десятинах в двух, а то и ближе умирали люди.

«За что они умирают? — волновалась встревоженная душа. — Кто дал право сечевикам проливать кровь на украинских землях в угоду какому-то подозрительному шляхтичу?..»

Сотник обернулся в седле и что-то негромко крикнул вниз, за холм.

Точно из-под земли вынырнули шесть сотен вымуштрованных гусаров. Кони упругими скачками вырывались на холм, к дороге.

Если бы сечевики видели в эту минуту лицо Наливайко! Оно озарилось той страшной усмешкой, про которую рассказывал полковник Нечипор. Всю дорогу от Константинова и до этого поля Наливайко угнетали тяжелые раздумья. Сколько раз подмывало его повернуть коня и ударить на… Константинов. Разнести это пакостное гнездо, найти того несчастного кузнеца, который вот уже два года отрабатывает князьям за какие-то ими выдуманные проступки. И разве он один, этот кузнец? Сколько их по воеводствам поймано — за хребтины, за пошлины, за десятины. А сколько еще ждут своей участи, когда настигнет их неминуемая «провинность», что зреет, как нарыв, и обязательно прорвется, гноем отравит всю жизнь и самому несчастному, и детям его, и родным.-..

Э-эх… Косинский! Не с той стороны, господа казаки, ус закручиваете. Такой край!

Вот какие мысли разрывали сердце Наливайко, когда он спешил с гусарами под Пятку.

Но когда Наливайко выскочил на волынский шлях и услышал стоны побежденных, ему захотелось помериться силами с сильнейшим, прийти на помощь побежденным. Теперь сечевики кровавили поле: в угоду ли проискам подозрительного шляхтича Косинского, потому ли, что рука казацкая с холоду размахнулась… Это тот самый Косинский, которого сотник обещал привести к Янушу, чтоб услышать какой-то грозный для него разговор.

Нечипор заметил Наливайко на волынском шляхе, понял, что гусары вот-вот нападут на сечевиков с тылу, и приказал повернуть лошадей, чтоб самим ударить на гусаров.

Как ветер, вылетели из-за холма в долину гусары. Из-под конских копыт сыпались колючие искры мерзлого снега, и солнце, заходя, отсвечивало в этих искрах редкими полосами. Бескрайной была снежная пустыня, молчаливая и безрадостная, словно гробница. По ней отдалось тяжелое дыхание гусарских коней.

Сечевики приготовились не только защищаться, но и нападать. Втрое многочисленнее, они вдобавок имели за своей спиной тысячу пеших казаков и пушки. Но когда тугой морозный воздух колыхнулся от смертельного, змеиного свиста вырванных из ножен шести сотен отточенных сабель, похолодело в рыцарских сердцах.

— Наливайко! — встревоженно крикнул полковник Нечипор, но сам первый ринулся навстречу гусарам.

Сечевики, не раздумывая, пустили коней за полковником, обгоняя его. Крыло сечевиков грозно охватило гусаров, со стороны возов и пушек всколыхнулась черная туча пеших, вновь поднялся шум. Но Наливайко с гусарами уже шел в бой.

Он даже не ударил, а только резнул центр сечевиков, словно волна, лег навстречу буре. И все смешалось. Изнуренные целым днем битвы, казацкие кони едва пробивались в снежных волнах, а головы всадников, как молодые головки мака под прихотливым кнутом, клонились и вяли от взмахов гусарских сабель.

— К чорту платок, пан Гулевич! Наливайко! — исступленно закричал Вишневецкий, вырвав из рук Гулевича позорное полотнище.

Его потрепанные войска остановились, не чувствуя больше за собой смертельной погони. Вишневецкий снова проскакал перед ними, призывая к победному бою.

Гулевич растерянно собирал свои отряды, а Гульский из-под леса уже напал на Косинского.

Неожиданное появление Наливайко с гусарами, их смертоносный удар на сечевиков сломили в Косинском уверенность в победе. После первой же стычки Нечипор приказал своему полку отступить к пушкам. Но Наливайко, прорвав стену сечевиков, отрезал их от пушек, пушкари же бросились куда глаза глядят.

Тогда Нечипор повернул к западным воротам крепости, пробиваясь в Пятку. Пешие казаки, увидев, как убегают сечевики Нечипора, бросили оружие и тесно, словно испуганное стадо, целиной побежали в поле. Княжеская милиция, мстя за недавний страх, безжалостно рубила беззащитного противника.

Косинский едва вырвался на вытоптанную в снегу тропинку и помчался к крепости за всадниками Нечипора. Туда же устремилась вся масса его войска, ища спасения за высоким валом Пятки. Какой-то звериный вопль — не то страха побежденных, не то торжества победителей — несся вслед за беглецами.

Наливайко гнал сечевиков до самых ворот. Еще у пушек он заметил, как вытянул своего коня гетман Косинский, стараясь не отстать от сечевиков и вместе с ними проникнуть за ворота крепости. Если бы не толпы пеших беглецов, гусарам, может быть, и удалось бы перехватить большую половину сечевиков хотя бы перед самыми воротами крепости. Косинский слышал уже брань гусаров, даже голос Наливайко. Но ворота все же ближе, чем погоня. Косинский заметил, как полковник Нечипор вскочил в ворота и стал около них, пропуская своих всадников. Спасение — за воротами. А там…

Но Нечипор пропустил последнего сечевика и перед самым носом гетмана закрыл ворота. Конь грудью ударился о толстое дерево и сел на задние ноги.

Криштоф Косинский бросил свою саблю подальше в снег и, не задумываясь, поднял руки перед Северином Наливайко.

— Наша совместная служба у князей пусть будет залогом моей жизни, пан Наливайко!.. — крикнул Косинский, слегка улыбаясь, будто своему старому другу, словно говорил этой улыбкой: узнает его или нет пан сотник?..

Наливайко вложил саблю в ножны и рукавом отер вспотевший лоб.

13

Косинского ввели в покои воеводы, князя Василия- Константина. Ввели не как побежденного, а как казацкого гетмана, как благородной крови особу, за которую замолвил теплое слово кто-то из близких к королевскому двору. Ссориться с короною даже Острожскому пока не имело смысла.

Воевода сидел в своем черном сафьяновом кресле. Комнату заполняли его ближайшие соседи, друзья и родичи. Князь Вишневецкий и Тульский шептались