Половец, поймавший предводителя Северского войска, подскакал к нему и твёрдой рукою сдёрнул с земли. Потом ухватил Игоря за руку и поскакал к своим. Князь еле успевал перебирать ногами и молился только об одном – не оказаться бы под копытами. Такого не могло происходить с ним, князем Игорем Святославовичем, – не могло происходить, однако почему-то деялось. И когда половец, отъехав уже достаточно далеко от северского войска, начал придерживать своего гнедого, Игорь освоился в этом невероятном своём состоянии настолько, что попросил, задыхаясь:

– Позволь посмотреть!

– Смотрет, – неожиданно легко согласился половец и ткнул себя пальцем в грудь. – Чилбук Тарголов. Батыр!

И князь смотрел, как погибало его войско. Смотрел, пока сияющий Чилбук снимал с него аркан, ворча, развязывал бесчисленные ременные завязки и стаскивал доспех и оружие. Смотрел, когда подскакавшие Чилбуковы сородичи раздевали и разували его, не оставив на теле и расшитой, покрытой ржавыми разводами рубахи. Смотрел, пока напяливали на него драные кожаные штаны и вонючий нагольный тулупчик. Смотрел, досадуя на свои глаза, которые сделались вдруг так некстати зоркими. И оторвался от зрелища только однажды – когда Чилбук вдруг зачмокал, восхищённо разглядывая снятую с пояса Игорева серебряную флягу.

– Ай, ты! – сверкнул тогда на него глазами-щёлками половец. – Смотрет!

А было чего посмотреть, ведь Игорь оказался напротив курского полка. Каждый раз, когда теснящие курян половцы Козы Бурновича расступались, он видел, что брат его продолжает сражаться. Расстреляв все стрелы и истратив все сулицы, Буй-Тур выхватил из ножен меч, а когда остался с обломком на рукояти, свесился с седла и ловко подхватил с земли половецкую саблю. Он вертелся волчком, тупой и неукротимый берсерк, на своем покрытом пеной и кровью, обезумевшем жеребце, а вокруг него умирали дружинники-куряне, которые, если и хотели, не могли сдаваться, пока их князь храборствует. У Игоря немного отлегло от сердца, когда он понял, что половцы не собираются убивать брата, предпочитая получить за него выкуп. Уже два быстрых аркана сумел перерубить Буй-Тур Всеволод, когда жеребец под ним, утыканный стрелами, как девичья подушечка для иголок, вдруг рухнул на колени, а князь оказался под кучей малою прыгавших на него с сёдел половецких удальцов.

Почти сразу же со всех сторон раздался оглушительный торжествующий вой, запищали трубы, забухали барабаны. Игорь почувствовал укол ревности – если кыпчаки так радуются пленению брата Всеволода, уж не видят ли они именно в нём предводителя северского войска? Нет, это главный стяг северского войска пал на землю, и, увидев сей знак, побросали знаменосцы остальных русских дружин. Оставшиеся в живых русичи выпустили из рук оружие. Сколько же их осталось? Как ликуют половцы, как веселятся! Пришло их время, и наступила их тёмная власть над северскими пленниками.

Игорю стянули руки за спиной сыромятным ремнем, и сразу же ушибленная рука, о которой он успел забыть в скачке, налилась острой болью. Он промолчал, не попросил и попить. Попробовал помолиться – и вроде как забыл все молитвы. Под хохот и полупонятные ему насмешки степняков подвели русскому князю старую, в коросте клячу, с липовым, расколотым и кое-как ржавой скобой сбитым седлом – что ж, сейчас чем хуже, тем лучше. Боль, издевательства, оскорбления, унижение – быть может, помогут они снять тяжесть с души?

Уже собирались князя усаживать на клячу, когда подъехал Кончак. Роскошно одетый, без доспеха, только у широкого златотканого пояса бесценный, в позолоченных ножнах франкский меч, и нукеры вокруг него нарядные. Показал свои белые на тёмном лице зубы:

– Ай, Игор! Карош коняз, однако!

Чилбук выехал вперёд и приветствовал хана. Кончак ответил ему свысока и завёл неспешный разговор. Прислушавшись, Игорь понял, что коварный Кончак выполняет своё обещание, выручает. Чилбук уже согласился, что хан имеет право поручиться за своего русского кунака и будущего родича как за раненого, и теперь обсуждался размер вознаграждения за передачу русского князя, устраивающий обе стороны и не оскорбительный своею малостью для сановного пленника и для знатного батыра Чилбука.

Тем временем Игорю развязали руки. Орудуя здоровой правой рукой, скинул он с плеч вонючий кожух. На голой, полуседым волосом поросшей груди не оказалось золотого крестика – то-то молитвы ускользали из памяти… Что ж, он помолится Велесу – есть за что. Тошнотворная вонь, терзавшая его ноздри, резко ослабела, но отвратный вкус соли во рту остался. Вкус поражения. Вкус позора.

Великого князя Святослава Всеволодовича, конечно же, порадовал вид красавца Чернигова, вынырнувшего на высоком берегу из-за поворота Десны, да ещё в такое яркое, солнечное весеннее утро. Однако ненадолго: второй день он сердился на племянника своего Игоря, затеявшего в тайне от него особый поход в Половецкую степь. И именно сейчас! Сейчас, когда большой поход на половцев уже подготовлен! Когда удалось уже договориться почти со всеми князьями, от Переяславля и до Волыни, когда даже из далёкого лесного Корачева добыл он для этого похода добрых молодцев, которых, между прочим, обязался вооружить, посадить на коней и кормить. Вон в третьей ладье плывут, радуются, что Русскую землю посмотрят, медведи замшелые! Под парусом и по течению доплыли ладьи до впадения в Десну малого Стрижня, и уже по этой речушке пришлось подниматься на веслах до черниговской пристани.

Живой и подвижный, несмотря на то, что ему уже седьмой десяток пошёл, великий князь первым выпрыгнул из передовой ладьи на пристань. Нетерпеливо пританцовывая, ожидал он, когда сведут по мосткам на берег его любимого коня, неутомимого венгерского жеребца Беляна, когда увидел, что ворота Детинца распахнулись и к пристани скачет, размахивая шапкой, боярин брата Ярослава. Да, это Володарь.

Вот Володарь скатился с коня, за ним и парубок его. Подбежал боярин, о чести седой бороды своей не заботясь, к великому князю, поклонился, пропыхтел вполголоса:

– Великий княже, вечно живи! Брат твой Ярослав Всеволодович просит тебя, не мешкая, ехать к нему в Красный терем. Поспеши, великий княже!

– Пожар, что ли, тушить, Володарю? – осведомился Святослав Всеволодович, с помощью парубка забираясь на Беляна. – Или брат боится, что я сперва заверну к владыке попробовать церковного вина?

– Мне не велено самому говорить, великий княже. Одно скажу, что новость скверная.

– Боюсь, боярин, что и я огорчу брата своего, – буркнул великий князь.

И четверти часа не минуло, как Святослав Всеволодович, слегка только запыхавшись, влетел в гридницу братова терема. Тучный Ярослав торопливо поднялся навстречу ему с позолоченного престола, на котором и Святославу Всеволодовичу довелось сиживать, взял брата за руку и посадил рядом с собою на скамью. Глядя на его полное лицо, утратившее обычное выражение добродушия и довольства жизнью, тотчас принялся великий князь киевский гадать, кто из их ближайших родственников внезапно помер. Братья обнялись, и Святослав Всеволодович по праву старшего заговорил первым: