стал российским наместником в Калифорнии. У него могло получиться. Но — ничего, и без Резанова справимся. Курочка по зернышку клюет. Сейчас главное — закрепляться, защищаться и постараться не дать штатовским американцам прорваться к океану. Судя по тому, как лихо, за сущие копейки, эти новые республиканцы оттяпали территорию, которая больше их собственного государства — и у кого оттяпали-то?! Не у диких индейцев, а у самого Наполеона Бонапарта, перед которым склонилась вся Европа! — так вот, судя по одному этому, можно, не заглядывая в далекое будущее, предположить, что следующими будут Орегон, Техас и Калифорния. И что из этого следует? А следует то, что надо срочнейшим образом создавать свое войско — отряды волонтеров и призывать в их ряды русских офицеров, не понаслышке знающих ратное дело. А кроме того — договариваться и с индейцами, и с испанцами. С первыми, как предложили Булыгин и Тараканов, о союзе племен и, может быть, о своем государстве. (Слышал Александр Андреевич о такой попытке какого-то индейского вождя. Что-то у него начало получаться, да не по нутру это оказалось Соединенным Штатам — разгромили они Индейскую Конфедерацию.) А вот со вторыми — куда сложнее! Не случайно во всех испанских колониях — Мексике, Колумбии, Перу, Ла-Плате начались бунты и крестьянские волнения — пример тех же Соединенных Штатов заразителен, местные испанцы и метисы (а их, говорят, большинство) уже не хотят подчиняться короне, и если им вовремя помочь, хотя бы той же Мексике…

У Александра Андреевича дух захватило от взгляда в бездну будущего — так оно манило и притягивало. Он зажмурился и перекрестился: не о том думаешь, не о том, руки, дорогуша, коротки, седьмой десяток идет, а сколько сил, сколько лет эти прожекты потребуют? То-то и оно, не на тебя они рассчитаны, так что уйми свои мыслишки каверзные и займись делами насущными.

Александр Андреевич глубоко вздохнул и открыл глаза — перед ним сидел Тимофей Тараканов. И когда, спрашивается, вошел?! Баранов аж пóтом волнительным покрылся, а Тимофей так внимательно смотрит и участливо спрашивает:

– Ты чего, Ляксандр Андреич, скукожился? Заболел, ли чё ли?

– Да ничего я не заболел! — вдруг вспылил правитель. — А ты чего приперся?

– Дак сам назначил, поди. Обговорить хотели, кого на Гаваи брать.

– А-а, ну да, ну да, — покивал Баранов. — Извини, Тараканыч, я тут задумался, а ты вдруг возник. Только что никого не было, а глаза открыл — ты сидишь. Как не скукожиться? — И засмеялся мелким, уже со старческой дребезжинкой, смехом.

Тараканов поддержал, и с минуту они смеялись, глядя друг на друга.

– Я вот спросить хочу, Ляксандр Андреич, — вытерев смешливые слезы, посерьезнел Тараканов. — Чё тебя на Гаваи-то поташшило? Мало, ли чё ли, нам забот в Америке? Бостонцы энти американские так и шныряют, в кореша набиваются, а сами людишек индейских подначивают, чтоб они, значится, супротив нас были. Ладно, Ютрамаки и Маковаян все понимают и нашу сторону держат, однако им пóмочь требуется. И Булыгину с Кусковым тож. Они же полегоньку-потихоньку берега-то к рукам прибирают. Понятно, индейцы по морю не Бог весть какие ходоки, а нам-то — в самый раз. Кусочек за кусочком — зараз и сложатся русский Горегон да русская Калифорния, от моря и до гор. За горами ж — индейские земли, они нам, как тобою сказано, без надобности. Но ты ж еще и на Гаваи спешишь…

Баранов движением руки остановил рассуждения байдарщика.

– Все-то верно ты говоришь, Тараканыч, однако тороплюсь я неспроста — хочу земли застолбить за Россией, сколь возможно, чтоб тому, кто после меня сюда придет, легче было. Ивану Александровичу в Россе и Булыгину помощь пошлем: народу, слава Богу, прибывает, Леонтий Андреяныч снаряжение воинское доставил — так что можем теперь американским трапперам укорот дать. Вот офицерами бы еще разжиться, только чем их сюда заманить…

– А знаешь, Ляксандр Андреич, что в мою башку залетело? — Баранов с интересом воззрился на байдарщика. Тот взлохматил свою буйную шевелюру и ухмыльнулся. — Слыхал я, в столице училище ратное имеется — вот послать бы туда наших робят подходящих учиться, на компанейский кошт. Будут у нас свои офицера. И заманивать никого не придется. Жалко, мой Алешка еще малек, а то бы тут же благословил…

Баранов с минуту сидел молча, склоняя голову то на один бок, то на другой — разглядывал Тараканова, будто видел его впервые. Тимофей Никитич даже заерзал от неудобства:

– Ну, и чё ты во мне вызрил, а? Чё я, глупь какую, ли чё ли, сморозил?

– Вот сколько лет уже знаю тебя, Тараканыч, а не перестаю удивляться, откуда у крепостного мужика — ой, прости, у бывшего крепостного: еще не привык, что ты теперь человек свободный, — так вот, откуда у тебя ум столь государственный? — Александр Андреевич в подтверждение своих слов даже привстал и руками развел. — Ну, порадовал ты меня, ой, порадовал! И как мне-то, старому, это в голову не пришло? — Правитель вышел из-за стола и заходил кругами по комнате. — Ведь сам Антипатра в столицу отправлял, гордыню свою лелеял, что офицером вернется, а про других не подумал. Да мы ж, дорогуша, не только на офицеров пошлем учиться — нам учители нужны, инженеры, архитекторы, мастеровые корабельные и пушечные, рудознатцы ученые. Ведь государь и задачу нам поставил — не только корабли строить, но и все необходимое самим производить. А для этого руды надобно искать, пески для стекла, глины для кирпича. — Баранов обнял Тараканова за плечи, потискал. — Города будем ставить, Тараканыч! Города!! Как светлой памяти князь Потемкин. Теперь-то, когда у нас и денег стало много больше, спасибо Михал Матвеичу, и людишки к нам потекли, можем себе позволить, о чем прежде и помыслить было боязно. Потому и отправляю тебя на Гавайи на переговоры с королем тамошним. Выяснить надобно, что мы у них купить можем, что они у нас. Им, конечно, рухлядь мягкая ни к чему — они там, поди, нагишом ходят, но, может, уголь потребен? Мы, вон, копи на Кадьяке заложили. А может, медь красная? Заводик-то наш медеплавильный работает, и неплохо… Хорошо бы, конечно, земельки на Гавайях прикупить да факторию поставить, а там и хозяйство развернуть — Аляску провизией снабжать. Край ихний небось благодатней, чем Калифорния. Я бы и сам туда не прочь — косточки погреть…

Тимофей Никитич слушал многословные излияния главного правителя, а сам думал: стар становится Андреич, допрежь одни инструкции так подолгу-то выговаривал, а теперь в мечтания ударился. Хотя… чем мужичья старость определяется? А? Ляксандру Андреичу седьмой