В то утро было тепло и более влажно, чем обычно. Среда, понедельник, суббота – никто из нас точно не знал, какой теперь день недели. Зарубки, которые Грэй делал на стволе дерева, говорили о том, что мы пробыли на острове четыре месяца, но сколько мы плавали в океане, мы не помнили. Грэй уверял, что мы прибыли на остров в понедельник. Я была убеждена, что было воскресенье. Независимо от этого мы стали теперь называть каждый день четвергом.

– Попробую сегодня порыбачить, – объявил Грэй за завтраком. Слово «завтрак» я употребила символически. Но с тех пор как мы научились поддерживать огонь (причудливый и немного панический процесс, заключавшийся в подкладывании, помешивании, наблюдении и беспокойстве), я взяла на себя приготовление пищи, и в этом была своя ирония, поскольку для Эрика я не готовила абсолютно ничего. Ни одного блюда. Он возвращался домой так поздно, что мы всегда либо шли в ресторан, либо заказывали ужин на дом. Я вспоминала, как приятно было находить в контактах моего сотового телефона «Счастливый дракон» и услышать приветливый голос Чена, владельца китайского ресторана, где мы с Эриком заказывали еду минимум два раза в неделю. Две порции тофу, овощи му-шу и цыпленок кунг-пао. Но нет, в то утро завтрак был чуточку более… креативный. У Грэя он вызвал улыбку. В меню: жареные моллюски, слегка приправленные морской водой, и «жареные» манго. Я придумала, как положить камни на угли, чтобы они сильнее нагревались и были по-настоящему горячими. И тогда я положила мясо моллюсков на горячие камни и дала им немного пошипеть, поджариваясь. Когда Грэй съел кусочек, он посмотрел на меня как на богиню.

Мы с ним стали худыми. По крайней мере, более худыми, чем прежде. Я перед свадьбой сбросила семь фунтов, чтобы влезть в платье шестого размера. Теперь оно болталось бы на мне как на вешалке, а не облегало мою фигуру, как в день свадьбы. Тогда я волновалась, что Габби не сможет застегнуть на нем нижние пуговицы. Пришлось обходиться без круассана на завтрак, и оно все-таки застегнулось.

Грэй тоже похудел. Его щеки впали, а живот будто прилип к позвоночнику.

– На рыбалку? – спросила я, тут же подумала о лососе и тунце, потом о суши, и у меня потекли слюнки. – Как же ты это сделаешь?

Он показал палку с острым концом.

– Я заточил ее о камни там, на берегу, – сказал он. Палка не очень походила на копье, но пусть попробует.

Я помахала ему рукой, когда он спускался на берег, и вернулась к огню. Я добавила сухих веток из нашего запаса, сложенного возле шалаша, легла на песок и стала смотреть на океан. Ласковые волны набегали на песок, рассыпаясь на пенистое крещендо. Я закрыла глаза. На миг я услышала Баха, а именно «Пусть овцы пасутся мирно». Не так давно квартет играл эту кантату на моей свадьбе, но сейчас я вспоминала не свадьбу. Вместо этого в моей памяти всплыл концерт, на который мы с Эриком ходили за месяц до этого.

– Нам обязательно надо туда идти? – спросил Эрик. Честно говоря, он всю неделю работал допоздна, и в тот единственный вечер, когда он вернулся в шесть часов, я заставила его пойти со мной на симфонический концерт. Но мне вспомнилось не его нежелание идти на концерт. Нет, его нежелание чувствовать то, что чувствовала я. Я помешала угли в костре и снова закрыла глаза. У меня в голове зазвучала музыка, нежные приливы и отливы строф. Мелодия захлестнула меня, как океан. Она поглотила меня всю целиком. Я вся была в ее власти, совсем как в тот вечер. Но помню, что я повернулась к Эрику, ожидая, что он чувствовал то же самое, хотя бы немного. Но он нагнулся над своим айфоном и писал кому-то письмо. Работал.

Конечно, глупо было с моей стороны ожидать, что Эрику будет нравиться все то, что нравилось мне. Дело не в этом. Но та музыка. Эрик не чувствовал ее. Он даже не понимал, как это было красиво. Он просто все время общался с кем-то по айфону. И сейчас я вздохнула так же, как в тот вечер.

Я опять перемешала угли и подумала, что теперь, после всего, через что я прошла, я не могла доверять моему мозгу и, пожалуй, даже сердцу. Я вспомнила, как читала про ветеранов войны, которые возвращались с посттравматическим стрессом. Они набрасывались, иногда вообще без всякой причины, на тех, кто больше всего их любил. Да, это так. Я оказалась в экстремальной ситуации, и, хотя выжила, я не знала, долго ли я продержусь. Может, так бывает, когда человеческое тело переходит на режим выживания. Может, ты начинаешь сомневаться во всем и во всех. Может, ты даже уйдешь от тех, кого ты любишь.

Грэй вернулся мрачный. Он швырнул свое «копье» на песок, а сам сел на бревно, которое мы положили у огня.

– Что ж, не получилось, – буркнул он.

– Ты хромаешь, – сказала я.

Он пожал плечами.

– Для доктора ты слишком беспечно относишься к своему здоровью, – сказала я, подвигаясь к нему.

– Просто маленькая царапина, – сказал он, поглядев на подошву левой ноги.

Я опустилась на колени, подняла его ногу и увидела огромный порез, еще кровоточивший, на ступне.

– Грэй, – сказала я, – он глубокий. Его надо зашить.

– Я не думал, что кораллы бывают так близко от берега, – сказал он. – Они острые как бритва.

– В медицинском комплекте, который мы нашли, есть набор для наложения швов, – сказала я. – Ты можешь…

– Могу ли я зашить себе рану? Да. – Я не поняла, то ли он злился на меня за такой вопрос к нему, доктору, то ли злился на себя за то, что наступил на коралл и вернулся с пустыми руками.

Я сбегала к шалашу, достала аптечку и принесла ее Грэю.

– Вот, – сказала я. – Только я не могу смотреть. Мне становится плохо при виде крови.

Грэй взял из моих рук маленький мешочек и с улыбкой посмотрел на меня:

– Спасибо.

Я улыбнулась в ответ и спустилась на берег. Я шла и шла, пока не оказалась за пределами слышимости. Я с трудом выдерживала, когда сдавала кровь на приеме у врача, и даже не могла себе представить, каково это – зашить без заморозки собственную рану. С каждым шагом мои ноги погружались в прохладный, мокрый песок. Теплый бриз ласкал мою кожу, окутывал меня, словно хотел обнять. Над головой кричала какая-то морская птица. И тут я почувствовала под ногами что-то твердое. Сначала я думала, что это камень, оказавшийся среди песка, но потом увидела торчащий угол чего-то, сделанного из темно-коричневой кожи. Стоя на коленях, я стала разгребать руками песок вокруг этого предмета и тогда поняла, что это какая-то сумка. Я вспомнила кожаную сумку, с которой Эрик ходил каждый день на работу, но эта была больше и скорее походила на чемодан. Я рыла и рыла, отбрасывая песок, и в конце концов смогла ухватиться за ручку и вытащить чемодан из песка.

Мне было ясно, что это старый чемодан. Сделанный из добротной кожи, дорогой, с латунной фурнитурой, похоже, он был из 1940-х годов. Место на берегу было достаточно высокое, и он мог лежать десятки лет, нетронутый волнами. Но сколько именно? И как он туда попал?

Я долго глядела на замок, но потом решила открыть чемодан вместе с Грэем. Что, если в нем окажутся червяки, жуки, кости или что-нибудь еще из длинного списка жутковатых вариантов? Да, я подожду, пока освободится Грэй. Я схватила чемодан, который оказался тяжелее, чем я ожидала, и поволокла его в наш лагерь.