Во сне я видела, как эта старая покрышка раскачивается туда-сюда, туда-сюда в той деревне, что стояла, оказывается, над месторождением нефти. И мы не знали, что скоро эту деревню завоюют мужчины, которые будут очень торопиться, чтобы начать поскорее качать нефть. Вот ведь беда с этим счастьем — всегда оно построено над чем-то таким, что очень нужно мужчинам.

Мне приснилась Нкирука, раскачивающаяся на качелях из стороны в сторону, а когда я проснулась, у меня глаза были заплаканные, и вдруг при свете луны я разглядела что-то еще, раскачивающееся туда-сюда, туда-сюда. Я не могла понять, что это такое. Я утерла слезы, широко открыла глаза, а потом увидела, что же качается в воздухе перед изножьем моей кровати.

Это была кроссовка Dunlop Green Flash. А вторая с ноги женщины без имени упала. Она повесилась на одной из длинных цепочек, свисающих с крыши. На ней ничего не было надето, кроме этой кроссовки. Женщина была очень худая. Ребра и бедренные кости сильно выпирали. Ее блестящие выпученные глаза смотрели вверх, на синеватый свет, проникавший через окна в крыше. Цепочка сдавила шею — тоненькую, не толще лодыжки. Я лежала и смотрела на кроссовку и на босую коричневую ногу с серой ступней, а они раскачивались перед изножьем моей кровати туда-сюда, туда-сюда. Кроссовка Green Flash блестела при лунном свете и походила на медленную серебристую рыбу, а босая серая ступня словно бы преследовала эту рыбу, как акула. И они плавали по кругу.

Я встала, подошла и прикоснулась к босой ноге женщины без имени. Нога была холодная. Я оглянулась и посмотрела на Йеветту и девушку в сари. Они спали. Йеветта что-то бормотала во сне. Я направилась к кровати Йеветты, чтобы разбудить ее, но наступила на что-то мокрое и поскользнулась. Я опустилась на колени и прикоснулась ладонью к лужице. Это была моча. Холодная, как крашеный бетонный пол. Я подняла голову и увидела капельку мочи на большом пальце босой ноги женщины без имени. Капелька сверкнула в лунном свете и упала на пол. Я быстро встала. Моча почему-то ужасно меня огорчила. Мне расхотелось будить Йеветту и девушку в сари, потому что тогда они увидели бы эту лужицу, мы на нее все смотрели бы, и никто из нас не мог бы сказать, что ее нет. Не знаю, почему я вдруг расплакалась, глядя на эту лужицу мочи. Не понимаю, почему из-за таких мелочей вдруг разрывается сердце.

Я подошла к кровати безымянной женщины и взяла ее футболку. Я собиралась вернуться и вытереть мочу футболкой, но тут я увидела на краю матраса пластиковый прозрачный пакет с документами. Я открыла его и начала читать историю безымянной женщины.

«Пришли-люди-и-они…» Я еще плакала, и читать при тусклом свете луны было трудно. Я положила пакет на кровать и аккуратно его закрыла. А потом взяла и крепко сжала в руках. Я подумала о том, что могла бы выдать историю этой женщины за свою собственную. Я могла бы взять эти документы, в том числе и эту историю, в конце которой стоял красный штамп, говоривший каждому, что все это ПРАВДА. Может быть, я могла бы устроиться в приют с этими документами. Только одну минуту я размышляла об этом, но пока я держала в руках документы безымянной женщины, мне показалось, что цепочка, на которой она повесилась, звякнула, и я поспешно положила пакет на кровать, потому что знала, как закончилась эта история. К истории жизни человека в моей родной стране принято относиться как к чему-то очень важному и могущественному, и упаси бог кого-то присвоить себе чужую жизнь. Так что я все оставила на кровати безымянной женщины. Все до последнего слова, все скрепки и все фотографии шрамов, и имена пропавших дочерей, и все красные штампы со словом ЗАВЕРЕНО.

Я поцеловала спящую Йеветту, вышла из дома и тихо пошла по полям.

Покинуть Йеветту — это было самое трудное из того, что мне пришлось сделать с тех пор, как я ушла из родной деревни. Когда ты беженка, когда приходит смерть, ты ни на минуту не станешь задерживаться в том месте, которое она посетила. За смертью приходит многое: печаль, вопросы, полицейские, — но ничему и никому из них не дашь ответа, когда у тебя не в порядке документы.

Верно, у нас, беглецов, нет своего флага. Нас миллионы, но мы — не народ, не нация. Мы не можем держаться вместе. Может быть, мы можем собираться по двое, по трое на день, месяц и даже на год, но потом ветер меняется и уносит надежду прочь. Пришла смерть, и я в страхе ушла. Теперь у меня остался только мой стыд, воспоминания про яркие краски и звучание смеха Йеветты. Порой мне так же одиноко, как королеве Англии.

Куда идти, понять было нетрудно. Лондон озарял ночное небо. Тучи снизу были оранжевые, словно в городе, ожидавшем меня, пылал пожар. Поднявшись на холм, я пошла по полям, на которых росли какие-то злаки, а потом я подошла к лесу, а когда оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на ферму, то увидела прожектор, горящий над выходом из амбара, где нас поселил мистер Айрес. Я думаю, этот прожектор загорался автоматически. В его луче стояла одинокая желтая фигурка — девушки в сари. Было слишком далеко, я не могла разглядеть ее лица, но я могла представить, как она удивленно заморгала, когда зажегся свет. Как актриса, вышедшая на сцену по ошибке. У нее роль без слов и она гадает: почему на меня направили такой яркий свет?

Мне было очень страшно, но я не чувствовала себя одинокой. Всю ночь мне казалось, что рядом со мной идет моя старшая сестра Нкирука. Я почти видела ее лицо, озаренное бледно-оранжевым светом. Мы шли всю ночь по полям и лесам. Обходили стороной огоньки деревень. Как только мы замечали фермерский дом, его мы тоже обходили стороной. Один раз нас почуяли жившие на ферме собаки и разлаялись, но ничего не случилось. Мы пошли дальше. У меня устали ноги. Я два года провела в центре временного содержания, никуда не ходила и потому ослабла. Но хотя у меня разболелись лодыжки и икры, все равно приятно было двигаться, быть свободной, ощущать кожей лица дуновение ночного воздуха, а ногами — мокрую от росы траву. Я знала, что моя сестра радуется. Она тихонечко насвистывала на ходу. Когда мы остановились отдохнуть, она села, зарыла пальцы ног в землю на краю поля и улыбнулась. Когда я увидела ее улыбку, у меня прибавилось сил.

Ночное оранжевое сияние мало-помалу тускнело, и я начала различать вокруг нас поля и живые изгороди. Поначалу все казалось серым, но затем к земле стали возвращаться цвета: голубой и зеленый — но они были такие мягкие, эти цвета, такие нежные, какие-то безрадостные. А потом взошло солнце, и весь мир стал золотым. Золото окружило меня со всех сторон, я шла сквозь золотые облака. Солнце озаряло белый туман, повисший над полями. Он клубился вокруг моих ног. Я оглянулась, поискала взглядом сестру, но та исчезла вместе с ночью. И все же я улыбнулась, почувствовав, что сестра оставила мне свою силу. Я обвела рассветные окрестности взглядом и подумала: да, да, теперь все будет таким красивым. Я больше никогда не буду бояться. Ни один из моих дней не станет серым.

Спереди доносился басовитый гул. То громче, то тише звучал он сквозь туман. Это водопад, подумала я. Нужно идти осторожно, чтобы в таком тумане не упасть в реку.

Я пошла вперед осторожнее, а гул становился все сильнее. Теперь он перестал походить на шум реки. На фоне гула стали появляться отдельные звуки. И громкость каждого звука нарастала, он превращался в рев, а потом дрожал и затихал. В воздухе появился душный, резкий запах. Я стала различать шум моторов легковых автомобилей и грузовиков. Через некоторое время я поднялась на вершину поросшего травой холма и увидела ее перед собой, эту дорогу.