понятия не имеем. Фредерик хочет расширить репертуар и попробовать «Зимнюю сказку», но Гвендолин настаивает на «Отелло».

– Хороший в этом году курс?

– Из лучших. В кои-то веки набрали больше девочек, чем мальчиков.

– Ну, это точно неплохо.

Они обмениваются быстрыми ухмылками, потом Филиппа подчеркнуто смотрит на меня. Едва заметно поднимает брови. Сейчас или никогда.

Я поворачиваюсь к Колборну, воспроизвожу ее выражение лица. Он смотрит на часы.

– Пройдемся?

– Как скажете, – отвечаю я.

– Хорошо, – говорит он мне; потом обращается к Филиппе: – Вы с нами?

Она качает головой, каким-то образом хмурясь и улыбаясь одновременно.

– Мне незачем, – говорит она. – Я там была.

Колборн сощуривает глаза. Филиппу это не смущает, она касается моей руки, произносит:

– Увидимся вечером, – и выходит из кафетерия, а за ее спиной повисают в воздухе незаданные вопросы Колборна.

Он смотрит ей вслед, потом спрашивает:

– Она много знает?

– Всё.

Он хмурится, глаза почти исчезают под густыми бровями.

– Все всегда забывают про Филиппу, – добавляю я. – А потом всегда об этом жалеют.

Он вздыхает, словно у него нет сил по-настоящему разозлиться. Задумчиво смотрит на свой кофе, потом оставляет его на столе.

– Ну, – говорит он, – веди.

– Куда?

– Тебе лучше знать.

Я молча размышляю. Потом сажусь. Можно и здесь.

Колборн нехотя усмехается.

– Кофе хочешь?

– Не откажусь.

Он скрывается в кухне, где стоят в углу две кофеварки. (Они там по меньшей мере четырнадцать лет. Всегда полны, хотя я никогда – даже студентом – не видел, кто их наполняет.) Колборн возвращается с полной кружкой, ставит ее передо мной. Я смотрю в молочный водоворот, пока он садится на тот же стул, что и раньше.

– С чего мне начать? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– С чего считаешь нужным. Понимаешь, Оливер, я хочу знать не только что произошло. Но и как, и почему, и когда. Я хочу разобраться.

Впервые за долгое время небольшой разрыв посреди меня, черный кровоподтек на душе, который я пытался излечить почти десять лет, начинает ныть. Меня медленно заполняют прежние чувства. Горечь и сладость, разлад и смятение.

– Я бы не рассчитывал, – говорю я Колборну. – Десять лет прошло, а я так и не могу ни в чем разобраться.

– Тогда, возможно, нам обоим это пойдет на пользу.

– Может быть.

Я задумчиво отпиваю кофе. Хороший – у него есть вкус, не то что у буроватой жижи, которую мы пили в тюрьме, она и в лучшие дни только походила на кофе. Тепло ненадолго унимает набухающую у меня в груди боль.

– Итак, – начинаю я, когда чувствую, что готов. Кружка греет мне ладони, воспоминания текут сквозь меня, как наркотик – бритвенно-острые, кристально ясные, калейдоскопичные. – Осенний семестр, 1997-й. Я не знаю, помните вы или нет, но в тот год осень была теплая.

Сцена 1

За две недели до премьеры нас фотографировали для рекламы, и в КОФИИ творился совершеннейший дурдом. Для съемки нам нужны были костюмы, все носились взад-вперед, из костюмерной в репзал, меняли галстуки, рубашки и обувь, пока Гвендолин все не устроило. Выборы, прошедшие в прошлом году, вдохновили Фредерика ставить «Цезаря» как президентскую предвыборную гонку, так что мы все были одеты как кандидаты в Белый дом. У меня раньше никогда не было костюма, который бы на мне хорошо сидел, и я не раз удивлялся своему отражению. Я впервые задумался о том, что, если приложить достаточно усилий, могу быть красивым. (До того я думал о своей привлекательности только как о чем-то мимолетном, без последствий – это представление во мне укрепил тот факт, что немногие девушки, с которыми у меня что-то затевалось, в итоге, судя по всему, неизбежно понимали, что на сцене, в роли Антонио или Деметрия, я им нравлюсь больше, чем вне сцены, в роли скромного себя.) Разумеется, среди своих однокурсников я был все равно что невидимкой. Александр походил на мафиози в блестящем графитово-сером, и на груди его мерцала ониксовая булавка для галстука. Джеймс, идеальный в своем чернильно-синем, сошел бы за наследника какой-нибудь небольшой европейской монархии. Но Ричард в светлом перламутрово-сером, с кроваво-красным галстуком, был из нас самой впечатляющей фигурой.

– Мне кажется или он в этом костюме выглядит выше? – спросил я, поглядывая сквозь дверной проем в репзал, где как раз ставили черный экран для фона.

Сначала занялись Ричардом, его «снимком на предвыборный плакат», как это постоянно называла Гвендолин.

– По-моему, он просто из-за эго кажется больше, – сказал Джеймс.

Александр вытянул шею, чтобы заглянуть в зал между нами.

– Может, и так, но нельзя отрицать, что чувак выглядит круто. – Он взглянул на меня и добавил: – И ты бы выглядел, если бы научился как следует завязывать виндзорский узел.

Я: Опять криво?

Александр: А сам не видел?

Я: Просто поправь, ладно?

Александр приподнял мой подбородок и стал поправлять мне галстук, продолжая шептаться с Джеймсом.

– Честно, я рад, что у нас сегодня нет репетиции, хоть один вечер отдохнем. Каждый раз, как надо играть эту Сраную Сцену в Шатре с замечаниями Гвендолин, хочется лечь и сдохнуть.

– Ну, с другой стороны, примерно так ты во время нее и должен себя чувствовать.

– Слушай, после спектакля нормально быть эмоционально выжатым, но она делает эту сцену настолько реальной, что я смотрю на тебя в жизни и никак не решу, чего хочу: поцеловать или убить.

Я захрюкал от смеха, и Александр дернул меня за галстук.

– Прекрати вертеться.

– Извини.

Из женской гримерки к нам вышла Филиппа. (Ей полагалось как минимум три костюма: сейчас она была в полосатой двойке, которая ей не льстила.)

– О чем вы тут? – прошептала она.

Александр: Может, завтра начну сосаться с Джеймсом.

Джеймс: Вот мне поперло.

Филиппа: Могло быть хуже. Помнишь, на «Сне» Оливер меня головой в лицо ударил?

Я: В свою защиту скажу: я пытался тебя по-людски поцеловать, но ничего не видел, потому что Пак брызнул мне своим любовным соком прямо в глаза.

Александр: В этом предложении столько двусмысленности, что я даже не знаю, с чего начать.

На другом конце зала Гвендолин хлопнула в ладоши и объявила:

– Что ж, по-моему, лучше уже не получится. Кто дальше? Пары? Прекрасно. – Она обернулась к нам и крикнула: – Филиппа, найди остальных девочек, хорошо?

– Ну а то зачем же еще я здесь, – пробормотала Филиппа и снова скрылась в гримерке.

– Честное слово, – покачал головой Джеймс, – если ей весной не дадут приличную роль, я буду бойкотировать спектакль.

Когда появились другие девочки, сразу стало ясно, что костюмеры потратили большую часть времени на них. На Рен