Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я испытала шок от вспыхнувшего вдруг света и смогла вдохнуть полной грудью. Должно быть, сидя в шкафу, я издала какой-то шум, и скоро кто-то застучал в него, а я застучала в ответ, и мама тянула дверцу на себя, а я толкала ее, и дверца распахнулась, и мне в лицо ударил свет, и она была там.

Мама обнимала меня – яростно, отчаянно. Пижамка с гарцующими пони липла к коже, я уже давно успела описаться, и потому была вся мокрая, пропахшая овчиной и мочой, почти ослепленная дневным светом.

Задыхаясь и давясь, я осушила стакан воды, а когда наконец обрела голос, то сказала маме, что это сотворила со мной Фиона Берк.

– Где она? – пришла в ярость мама. И на какое-то время отпустила меня, потому что ее руки сжались в кулаки.

– Пропала, – ответила я. Это было единственное слово, с помощью которого я смогла описать то, что случилось с моей семнадцатилетней соседкой: она пропала.

– В каком смысле пропала? – недоумевала мама. Она прямо-таки сверкала от ярости – я не сразу поняла, что на ней все еще рабочая одежда, та, в которой она танцует в клубе, и что радужные чешуйки – вовсе не ее кожа.

– Пропала, – повторила я, ни капли не привирая. Я имела в виду, что она уехала из дома, уехала куда-то с двумя гадкими мужчинами, которых я не знаю, но, думаю, судя по реакции мамы – она побежала по дому искать ее – она заподозрила, что с Фионой что-то случилось, например, она упала с лестницы, а может, даже нанесла себе какие-нибудь увечья.

Потом мама стала пытаться связаться с отелем в Балтиморе, где остановились Берки, была вызвана полиция, и школьную фотографию Фионы Берк – ту, на которой у нее в ушах сережки, а руки аккуратно сложены на парте, – показали во всех выпусках новостей.

Мистер и миссис Берк поначалу были уверены, что их дочь похитили и она не могла добровольно убежать из дома, но полиция быстро сообразила, что к чему, не производя при этом никаких расследований. Фиона Берк забрала с собой все свои вещи. Даже и без прощальной записки они поняли, что она дала деру.

Последними словами Фионы, обращенными ко мне, были: Сиди тихо, o'кей? И я восприняла это приказание слишком буквально, решила, что случится нечто нехорошее, если я заговорю или даже просто произнесу ее имя.

Все эти годы я держала рот на замке и не делилась ни с кем сведениями о ней – проглотила их, как маленькие дети глотают кубики лего, которые потом прорастают во внутренних органах, словно пластиковые зубы, и никогда не выходят наружу. Я позволила Беркам искать дочь долгие годы вслепую, не доведя до их сведения адресованные им ею обвинения. Они ничего не знали о двух мужчинах, о том, как они выглядели. Скрыла я и то, что, по словам Фионы, та направилась в Лос-Анджелес.

Я проглотила все это. Услышав ее имя по радио, я опять же ничего никому не сказала. И когда меня расспрашивала женщина из полиции, и когда со мной говорила миссис Берк и даже моя мама – а она делала это не раз, – мой рот был будто зашит проволокой. Я молчала.

Важен еще один маленький эпизод, который формально не является частью истории Фионы Берк. Но ведь бывает и так, что одно воспоминание цепляется за другое, то за третье и так до бесконечности, а потом обнаруживается, что же послужило началом всей цепочки. Так что, возможно, он все-таки имеет к ней отношение. Во всяком случае, в моем сознании эти два события связаны между собой.

Прошло несколько недель или даже месяцев, но не больше года после побега Фионы Берк. Она не пыталась связаться с родителями, и мы еще не знали, что она никогда не вернется к ним. Никогда не позвонит из автомата за их счет. Никогда не зарегистрирует бесплатный ящик электронной почты, чтобы послать им анонимное письмо о том, что у нее все в порядке. Им не придет открытка без текста, опущенная в почтовый ящик в городе, где она была проездом. Никаких попыток общения. Ни единого слова.

Так было до пожара.

Я проснулась посреди ночи от пронзительного звука, издаваемого детектором, приведенного в действие дымом, валившим из-под двери соседнего дома. Мы с мамой сначала испугались, что дымит где-то у нас, нашли свечи и побежали проверять плиту, но потом догадались посмотреть в окно. За ним дым был гуще, он был хорошо виден в темноте, и его источником оказалось большое огненное пятно за изгородью, отделявшей дом Берков от нашего домика.

Пожарная машина приехала через несколько минут, и пожарные сбили пламя. Пострадали только прачечная Берков и коридор между ней и кухней. Причина – неисправная электропроводка, никакого поджога.

Но я знала другое.

Мы какое-то время смотрели в окно, мама и я. Двое пожарных ворвались в дом Берков и вывели их наружу через большое переднее крыльцо. Две сгорбленные фигурки завернули в шерстяные одеяла и поставили на лужайке, подальше от дымящегося дома.

На миссис Берк были шлепанцы, а мистер Берк стоял босиком. Пижамные брюки у него оказались слишком коротки, я разглядела его хилые гладкие ноги и обратила внимание на то, что он большей частью опирается на правую ногу. Мы смотрели, как они смотрели на горящую восточную часть дома.

Потом к ним подошел пожарный и что-то сказал. Его слова ошеломили миссис Берк – это было ясно по ее лицу, ей пришлось долго вникать в смысл его слов, будто она переводила их на какой-то другой язык, а когда она наконец что-то поняла, то заплакала. Мы слышали это через изгородь, разделявшую их заасфальтированную подъездную дорожку и нашу, гравиевую. Звук плача заставил меня вспомнить о Фионе Берк, и я стала гадать, так же ли горько плакала миссис Берк в Балтиморе, когда узнала о том, что ее дочь пропала.

Мистер Берк, казалось, не издал ни звука, мы видели лишь, как он шатался, не имея возможности как следует ступить на больную ногу – тощую и бледную, словно обсосанная зубочистка. Видели, как дым становился все реже, и ничего больше не горело, и шланги убрали от промокшего насквозь дома. Видели также, что взгляд миссис Берк метнулся поверх изгороди к нашему флигелю. Возможно, она вспомнила о давнем своем несчастье, которое оказалось связано с нами, и теперь непроизвольно связывала с нами и несчастье нынешнее.

– Мы подойдем к ним? – спросила я. – Может, они захотят побыть у нас?

Но мама так и не простила им то, как их дочь поступила со мной в ночь бегства, заперев в шкафу. Она не стала предъявлять им обвинений, поскольку Фиона исчезла, но затаила в своем сердце обиду и зло на нее и никогда не забывала о случившемся.

– С ними все будет хорошо, – сказала она. – Огонь потушен. Иди обратно в кровать.

Но сама не пошла в свою спальню, а я не отправилась в мою. Сбылась та самая угроза Фионы, о которой она нашептывала мне на ухо своим влажным ртом. Она сказала будто бы в шутку, что подожжет дом родителей, и вот он загорелся.

И хотя было очень трудно представить, как она осуществила такое издалека, но все же я была убеждена и тогда, и тем более теперь, что как-то да осуществила. Правда, она хотела сжечь родительский дом дотла, но не преуспела в этом.