Но она заметила только мою стрижку.

– Вау! – воскликнула она. – Именно это я и хочу сказать: вау. Наверное, для первого дня в школе тебе хотелось чего-то другого, верно?

Я продолжала ждать.

Она коснулась моих волос и распушила их с одной стороны. Цокнула языком, склонила голову набок и улыбнулась:

– Мне нравится. Это бомба. Надеюсь, ты не пожалеешь, ведь на то, чтобы отрастить их до прежней длины, уйдут годы. Ты потому вскрикнула?

Она не увидела ее лица.

– Мне показалось… – Моя рука, готовая выдать меня, уже тыкала в зеркало. Я видела, прошедшее время, и продолжала видеть чье-то еще лицо. На мне была маска из ее кожи с чертами ее лица, и я не могла избавиться от нее.

– …так, ничего, – закончила я. – Мне показалось, я что-то увидела, но там ничего нет.

– Слушай, ты в порядке? – спросила мама.

Я снова посмотрела в зеркало, и оказалось, она исчезла. Новая девушка Натали Монтесано исчезла в зеркале, как исчезла и в жизни. На меня смотрело лишь мое лицо, и поскольку на этот раз отражение было чистым и отчетливым, я открыла для себя шокирующую правду о том, как выгляжу: стрижка была поразительно неудачной.

Мама опять спросила, все ли со мной в порядке, и я честно ответила:

– Не знаю.

Ее взгляд встретился в зеркале с моим взглядом.

– А в чем, собственно, дело? – спросила она у моего отражения, словно ей было проще разговаривать с ним, чем со мной во плоти. И, вероятно, мое отражение гораздо лучше поведало бы ей о снах и видениях, все еще витающих на задворках моего сознания, или о голосе, который звучал так похоже на голос девочки, которую я знала много лет тому назад, если такое вообще возможно. Голос, называвший мне имена и подстрекавший ничего не говорить об этом маме. Голос, который теперь молчал.

Может, мое отражение сумело бы сказать ей, что эта то исчезающая, то возвращающаяся мысль сошла на нет, когда мы при свете утра стояли в ванной комнате, и пришедшая ей на смену мысль новая подсказывала мне, что если я отдерну занавес и посмотрю в ванну, то увижу кого-то из них: Фиону. Или Эбби. Или Натали. Или, хуже того, всех трех сразу: сплетение теней ног, парообразных рук, смешение дыма и оглушающей темноты сна. Я отодвину занавес и покажу все это маме, и тут уж закричит она.

Разумеется, я ничего ей не сказала. Раз уж ты запихиваешь в себя тайну, высвобождая там место для нее, то скоро обнаруживаешь, что это пространство способно расшириться и вместить в себя и другую тайну. Потом еще одну, еще… до тех пор, пор пока у тебя не наберется целая их коллекция.

И потому вместо того, чтобы откровенничать, я стала искать объяснение своему поведению и скоро нашла очень даже убедительное.

– Дело во мне и Джеми, – объяснила я. – Думаю, мы разбежались.

Мама издала какой-то непонятный горловой звук. Я знала, что ей нравится Джеми, но она в любом случае примет мою сторону, поскольку я ее дочь.

– У меня было такое предчувствие, – сказала она. – Я не видела его вот уже некоторое время. И знала, ты расскажешь мне обо всем, когда будешь готова сделать это. Ты нервничаешь, потому что сегодня придется встретиться с ним в школе, я права?

Я пожала плечами.

– Ну ладно, – вздохнула она. – Проехали. Скажи только одно. Я должна быть зла на него? Не сделал ли он что-то такое, о чем мне следовало бы знать?

– Нет, – помотала головой я. – Все дело во мне.

Она согнала выражение осуждения со своего лица – этим искусством она владеет в совершенстве, и ей не придется учиться ему, когда она получит диплом психолога и станет врачом, или школьным психологом, или кем там она намеревается стать после окончания учебы. Она подошла ко мне ближе и дотронулась рукой до моей шеи, играя с обкорнанными завитками волос.

– Хочешь, я немного подровняю?

Я кивнула и позволила ей касаться меня, хотя ощущение ее пальцев на голове и каждое поглаживание шеи казались неожиданно неправильными и странными. Дело было не в ней. А во мне. Целиком и полностью. Моя кожа напрягалась от прикосновений. Мое тело словно сворачивалось в узел, который сворачивался в другой узел, тот еще в один, и все эти узлы никто никогда не развяжет.

У мамы ушло минут десять на то, чтобы несколько облагородить мою стрижку. Она настояла на том, чтобы подровнять волосы по бокам и постричь их по-другому спереди. Когда она вышла из ванной, моя голова выглядела гораздо приличнее, чем до того, будто я специально постриглась к первому дню в школе после каникул. Но кожа лица стала ледяной. Я снова была одна. Наконец-то.

Я прошмыгнула по ванной комнате и сделала то, что вполне можно было от меня ожидать. Так поступают героини фильмов, когда боятся, что кто-то прячется за задернутым занавесом, и распахивают его в паническом возбуждении… только для того, чтобы узреть пустую ванну. И никаких тебе серийных убийц, выскальзывающих из кухни с ножами, от лезвий которых отражается свет. Героини вздыхают с облегчением. И смеются над своим глупым гипертрофированным воображением, и покидают ванную комнату живыми и здоровыми. Конец эпизода.

Но разница тут заключалась в следующем: когда я отдернула занавес ванной, она не была пустой. К дальней ее стенке прислонилась Фиона Берк, ее ноги упирались в кран, блестящий рот слегка кривился в усмешке. Ноги Эбби Синклер – одна голая и в грязи, другая в болтающемся шлепанце – уже успели порядком извазюкать белоснежное дно ванной. А за вторым занавесом пряталась новенькая девушка – Натали Монтесано, это было понятно по ее длинным волосам.

Я смотрела на них довольно долго, не в силах как-то реагировать, словно моя голова была набита ватой. Затем моргнула, и за то крайне короткое время, что мой глаз был закрыт, ванна опустела, пропавшие девушки исчезли и мама позвала меня из кухни завтракать – немедленно, иначе я опоздаю в школу.

Подойдя к школе, я увидела его, но он не увидел меня. Первым уроком у меня была литература, но, выхватив взглядом куртку Джеми – ту самую болотного цвета куртку, что я ему подарила – и темную копну волос, мелькнувшие в той части школы, где проходили уроки обществоведения, я рванула по лестнице вверх.

При виде него у меня перехватило горло. Возможно, от сожаления. Или смущения. Я сказала маме, что мы с ним расстались, но мы не приходили к такому решению – по крайней мере, Джеми не знал, что я заявила об этом практически официально.

Мне нужно было разминуться с ним, и потому я пошла по северному пролету, где повстречала еще одного одиннадцатиклассника, спросившего у меня: «Лорен, что случилось с твоими волосами?» И еще одного, воскликнувшего: «Вот это да!», а потом оказалась в туалете, расположенном по соседству с классами для гуманитарных занятий, где я смогла остановиться и отдышаться. Это место было безопасным для меня.

Когда я наконец пришла в себя и стала мыть руки, то поняла, что за мной вошел кто-то еще. Я была в туалете для девочек одна или думала, что так есть, но вдруг услышала: