Бридж-стрит, к востоку от ржавой железнодорожной эстакады, с которой могло быть сброшено в воду бездыханное тело Перишэйбл Шиппен, если допустить, что эта история правдива. В Милвилле я снижаю скорость, вспоминая слова Абалин о возможном штрафе. Мне никогда ещё не выписывали штрафов за превышение скорости. И за неправильную парковку тоже. Милвилль невелик, и в моём понимании это скорее маленький городок или посёлок, а не большой город. Но там всё равно так много уличных фонарей с натриевыми дугами или парами ртути в лампах, что они затмевают звёзды. Кому нужен весь этот свет? Чего они здесь боятся? Нет никакого смысла в прогулках под ночным небом, если не видно звёзд. Но всё же Милвилль – маленький городишко, и вскоре я оказываюсь на его дальнем конце, направляясь на северо-запад по Шоссе 122. Ещё немного – и я снова могу различить на небе несколько мерцающих звёзд.

Имп – нервная, беспокойная, пугливая малышка Имп – пытается вмешаться:

– Ты уверена, что хочешь это сделать? Ещё не поздно остановиться, понимаешь? Ты можешь прямо сейчас остановиться, либо написать, что развернулась и поехала домой на Уиллоу-стрит. Либо, если ты так настаиваешь, сочинить, что отправилась в Аксбридж или куда-нибудь ещё, на твоё усмотрение, но ничего необычного ни в ту ночь, ни в любую другую не произошло. Ни в июле и, уж точно, ни в ноябре.

Но тогда я больше никогда не смогу использовать слово «сумасшедший» и буду вынуждена притворяться, что Розмари-Энн умерла от припадка, а не покончила жизнь самоубийством. Остаток жизни я проведу в отрицании, пытаясь избегать всего, что доставляет мне дискомфорт, из страха вызвать из небытия неудобные, тревожные и ужасные мысли. Я могла бы это сделать, верно? Я всегда могу утверждать, что всё произошло так, а не иначе (хотя на самом деле всё было совсем по-другому). Многие люди так поступают, и у них это, похоже, неплохо получается, так почему, чёрт возьми, я не могу?

Несколько нерешительно Имп вновь напечатала:

– Но мы-то прекрасно знаем почему, правда?

Назойливый стук клавиш по бумаге, закатанной в валик пишущей машинки, сигналил о смирении.

Но начало положено.

Мне ли не знать.

Стоп.

Вчера я честно попыталась взять эту преграду бравым наскоком. Мне хотелось изложить свою историю на бумаге и наконец-то покончить с ней – с той, первой, версией происшествия на ночной дороге. Я хотела последовать совету доктора Огилви и продолжать, несмотря на одолевающую меня тревогу. Но затем я принялась беседовать сама с собой, спорить, задавать вопросы, поносить собственную решимость и бросать эти наветы в холодные, безжалостные челюсти чёрно-белой пишущей машинки «Курьер». И, несмотря на все мои попытки сопротивления, на этом всё и закончилось. Мне пришлось отступить. Сегодня я обнаружила, что всё ещё не готова вернуться к событиям той ночи, произошедшим после того, как я покинула стоянку в Вунсокете и проехала через Милвилль. Но и не писать я тоже не могу, поэтому просто перейду временно к другой теме. Прошлой ночью перед сном я снова думала о том случае, когда мне на глаза попались монашки-вороны, и о том, как я поделилась этой историей с Абалин; также мне вспомнилось, как Кэролайн однажды рассказала мне о значении воронов и тех птиц, которые с ними тесно связаны.

Мне тогда было, наверное, шесть или семь лет. Точно не могу сказать. Розмари решила пройтись по магазинам, поэтому оставила меня с бабушкой (она часто так делала, поскольку я испытывала особенное отвращение к бакалейным магазинам и походам за покупками). Кэролайн занималась шитьём, а я наблюдала за её работой. У неё была старинная швейная машинка марки «Зингер», из тех, что работают, когда нажимаешь на педаль. Мне нравился её ритмичный шум. Звук бабушкиного шитья меня успокаивал, оказывая ни с чем не сравнимое умиротворяющее воздействие. Мы сидели в её спальне, поскольку именно там располагалась швейная машинка, и она строчила рубашку из ситца с набивным узором из ярких цветов.

То, что произошло потом, может показаться вам странным, поскольку вы не я, не Кэролайн и не Розмари. И если уж на то пошло, вы не кто-то (или что-то) вроде Евы Кэннинг. Я никогда не считала это странным, но прекрасно осознаю, насколько часто моё восприятие реальности расходится с мнением большинства других людей, с которыми мне довелось столкнуться на своём жизненном пути. Может быть, это покажется вам не столько странным, сколько причудливым или даже глупым. Я подразумеваю не некую чарующую причудливость, когда говорю «причудливым». Нет, имею в виду именно «странность».

Я сидела на кровати Кэролайн, от которой пахло свежим бельём, духами из чайной розы и неуловимым запахом мази «Бенгей», которой она пользовалась, когда у неё ныло больное плечо. Это были комфортные запахи, находившиеся в полной гармонии с монотонным чух-чух-чух старенького «Зингера». Я рассказывала Кэролайн о том, как неделю назад Розмари возила меня на пляж Скарборо. На дворе стояла осень, поэтому людей там было немного – ни туристов, ни дачников, – и мы пару часов бродили туда-сюда, наполнив пластиковое ведро ракушками и несколькими камнями необычной формы. Удобно расположившись на кровати, я описывала бабушке события того дня у залива и наконец подошла к главному:

– А потом Розмари посмотрела на воду и воскликнула: «О, детка, смотри! Видишь?» Она была ужасно взволнована и указывала на воду. Я изо всех сил старалась рассмотреть, что она там заметила, но это мне удалось не сразу.

«Ты ничего не видишь, потому что солнце отражается от поверхности моря», – сказала она, посоветовав мне прикрыть глаза рукой и попробовать ещё раз.

– Это сработало? – спросила Кэролайн, остановившись, чтобы разобраться со шпулькой машинки. – Ты разглядела, на что она тебе указывала?

– Да, – ответил я.

– И что же ты увидела?

Решив, что, если рассказывать эту историю с самым невинным видом, она поверит каждому моему слову, я продолжила:

– Я увидела, как среди волн скользит большой морской змей. Шкура у него была цвета ламинарии. Выглядел он гладким и гибким, будто какие-то морские водоросли. Я подумала, что если бы могла дотянуться и дотронуться до него, то на ощупь он тоже оказался бы как водоросль.

– Ты уверена, что это действительно был не комок водорослей? – спросила Кэролайн. – Иногда в бухте встречаются довольно большие скопления морских водорослей. Я сама их видела. На расстоянии они могут быть похожи на что угодно, кроме водорослей.

– О, абсолютно уверена! – воскликнула я. – У водорослей нет головы, как у змеи, красных глаз и языка, который высовывается, будто змеиное жало. Комок водорослей