– Знаешь что? – предлагает она. – Почему бы тебе самой не прокатиться? Ты не обязана торчать дома только потому, что мне нужно работать. Может, без меня тебе будет даже лучше. Тишина, покой и все такое.

– Без тебя мне лучше не будет.

Я доедаю бутерброд, запив молоком, и ставлю блюдце с пустым стаканом на пол рядом с диваном.

– Я всё же настаиваю, что ты не должна отказываться из-за меня от поездки. Потом всю неделю обещают дожди.

– Ты уверена? Я имею в виду, нормально ли это будет выглядеть, если я прокачусь без тебя.

– Абсолютно. Я, наверное, ещё даже спать не лягу к тому моменту, когда ты вернёшься, уж больно заковыристая получается рецензия.

Я уверяю её, что буду отсутствовать пару часов самое большее, на что она отвечает:

– Ну, тогда я точно ещё не буду спать, когда ты вернёшься.

Несмотря на её заверения, я чуть было не отказалась от этой идеи. Я ощутила укол тревоги и страха. Внутри меня зашевелились какие-то опасения. Это ощущение не сильно отличалось от того, что я испытывала, когда особенно сильно страдала от приступов арифмомании или в ту ночь, когда заметила в парке монашек-воронов, или в бесчисленном множестве других случаев, когда моё безумие набирало обороты. Доктор Огилви неоднократно говорила, что в подобные моменты я всегда должна прилагать максимум усилий, чтобы идти вперёд, осуществляя то, что собиралась делать, когда меня вдруг настиг приступ страха. Я не должна, утверждала она, позволять иллюзиям, магическому мышлению и неврозам мешать мне жить нормальной, полноценной жизнью. Что подразумевает – не загреметь в сумасшедший дом.

Нормальность – это горькая пилюля, которую мы не хотим принимать.

Имп сама не уверена, что означает эта фраза. Просто эта мысль пришла ей в голову, и она решила записать её, чтобы не забыть.

Мне не нравится этот язык, сухой жаргон из области психиатрии и психологии. Такие слова, как «созависимость» и «нормальность», фразы вроде «магического мышления». Они беспокоят меня гораздо сильнее, чем «сумасшествие» и «безумие». Поэтому я скажу иначе: укол тревоги и страха.

Тем не менее я почти готова отказаться от своей идеи с поездкой. Вместо этого я склоняюсь к мысли посидеть с книгой, которую начала читать, или отправиться в свою студию, чтобы поработать над картиной, которую я всё никак не могу закончить.

– Думаю, тебе это пойдёт на пользу, – произносит Абалин, не отрывая взгляда от экрана и продолжая стучать пальцами по клавиатуре. – Я не хочу становиться для тебя обузой.

И это напоминает ещё об одном предупреждении доктора Огилви: если я когда-нибудь окажусь с кем-то в отношениях, нельзя позволять моей болезни превратиться в созависимость. Ни в коем случае не подвергать себя риску потери самодостаточности.

– Если ты уверена…

– Я совершенно уверена, Имп. Иди. Убирайся. Это приказ, – произносит она со смехом. – Если будет ещё не слишком поздно, когда ты вернёшься, посмотрим какое-нибудь кино.

– Мне завтра на работу, – ответила я. – Я не смогу сидеть допоздна.

– Иди уже, – снова произносит она, на мгновение перестав печатать, и машет мне левой рукой. – Я буду здесь, когда ты вернёшься домой.

Сдавшись, я беру ключи и летний кардиган на случай, если ночью будет холоднее, чем по дороге с работы домой. Я целую её и говорю, что скоро вернусь.

– Будь осторожнее, – предупреждает она. – Не гони слишком быстро. Иначе в одну из таких ночей получишь штраф. Или собьёшь оленя. – Я отвечаю, что всегда вожу машину осторожно. В моём голосе прозвучали извиняющиеся нотки, сильнее, чем мне хотелось бы, но Абалин, похоже, этого не заметила.

– Телефон не забыла? – спрашивает она.

Из дома я выхожу уже почти в полдвенадцатого ночи, но на работу завтра мне нужно поздно, к одиннадцати утра. Я вновь выезжаю на Уиллоу, сворачиваю на Парад-стрит, а затем прямо на Вестминстер. Меня не сильно заботит вопрос, куда ехать. В своих поездках я стараюсь этого избегать. Любые намётки или планирование, как мне кажется, лишают эти ночные путешествия смысла. Их терапевтическая ценность, по-видимому, заключается в спонтанности, в том, что маршрут и пункты назначения всегда выбираются случайно. Выбравшись с Вестминстера, я пересекаю межштатную автомагистраль и еду через центр города со всеми его яркими огнями и тёмными улочками. Затем я поворачиваю налево, на север, на Северную главную улицу, проезжая старое Северное кладбище.

Радио я оставляю выключенным. Я всегда так делаю во время своих ночных поездок.

Итак, минуя Северное кладбище, я продолжаю движение через Потакет и Северный Мэйн, выехав на Шоссе 122. Движение здесь более интенсивное, чем мне хотелось бы, но тут всегда так. Далеко за полночь я добираюсь до Вунсокета с его полуразрушенными, заброшенными мельницами и ревущей какофонией водопадов Тандермист, где воды реки Блэкстоун скользят по сливам плотины Вунсокет-Фоллс. На восточной стороне плотины есть автостоянка, на неё-то я и заезжаю. Выйдя из машины, я поднимаю голову вверх и замечаю, что вокруг луны виднеется кольцо, напоминающее мне о предупреждении Абалин насчёт приближающегося дождя. Но ждать его нужно завтра, а не этим чудесным вечером. Сегодня ночное небо чистое и усеянное звёздами. Я запираю двери «Хонды», прохожу через пустую парковку и встаю у перил; изо всех сил я пытаюсь сосредоточиться на яростном шуме воды, низвергающейся на зубчатый гранитный островок под плотиной.

– Интересно, – напечатала Имп, – а если бы существовал третий, такой же правдивый, вариант твоей встречи с Евой, где она произошла бы на этой самой плотине? Выглядит весьма поэтично, правда?

Нет. Большое спасибо, но всё и так уже слишком запуталось. Давай не будем усугублять ситуацию откровенной ложью, какой бы красивой она ни казалась.

Я стою там, желая только вслушиваться в дикий рёв потока, бьющегося о сточенные водой и временем девонские скалы. Но вместо этого в моей голове начинает роиться куча незначительных фактов об истории создания этой плотины, которые, будто непрошеные гости, вторгаются, расталкивая друг друга локтями, в моё сознание. В нынешнем виде её достроили в 1960 году, после страшного наводнения 1955 года. Но до этой плотины были и другие, поменьше, а в 1660 году – когда тут не было никакой плотины, лишь естественное русло водопада, – на этом месте стояла мельница. От этих мыслей настроение у меня портится, поэтому я отворачиваюсь от дамбы, водопада и грохота воды и возвращаюсь через стоянку к своей машине.

Я продолжаю двигаться на север, оставив позади Род-Айленд, и пересекаю Массачусетс. Затем я проезжаю реку, выехав на