На секунду я опустила взгляд, вперившись в свои ноги.

– В этой сфере, наверное, можно хорошо заработать, – сказала я наконец. – Но вместо этого ты пишешь обзоры видеоигр за весьма небольшие деньги.

– Я делаю то, что мне нравится, как и ты, например, рисуя свои картины. Я никогда по-настоящему не увлекалась биоинформатикой. Просто это было хоть какое-то занятие, благодаря которому я могла сказать своим предкам, что поступила в колледж. Для меня это много значило и ещё больше для моих родителей, поскольку ни один из них не имел высшего образования.

Кэтрин Хепбёрн однажды сказала что-то вроде: «Занимайся тем, что тебе интересно, и хотя бы один человек на Земле будет счастлив».

Тут подул тёплый бриз, пахнущий свежескошенными газонами и раскалённым асфальтом, поэтому я предложила вернуться домой. Абалин обратила внимание, что я разглядываю то самое место под каштанами и дубами, где мне довелось заметить не-монашек и не-воронов, наклонилась и мягко поцеловала меня в висок. Это несколько сбило меня с толку, потому что, с одной стороны, я почувствовала себя в безопасности, а с другой – вид этого укромного уголка между деревьями заставил меня содрогнуться.

– Ладно, Имп! – воскликнула она. – Теперь моя очередь.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, разглаживая рубашку от морщин. – Что значит, твоя очередь?

– Око за око. Ты рассказала мне жуткую историю, теперь моя очередь. Не сейчас, а чуть позже. Я расскажу тебе о том случае, когда я с несколькими моими друзьями накурилась и залезла в старый железнодорожный туннель под Колледж-Хилл.

– Ты не обязана это делать. Ты мне ничего не должна. Это была просто история, которую я ещё никогда и никому не рассказывала.

– Не важно, – отрезала она, и мы пошли обратно по Уиллоу-стрит к нашей квартире. Я чуть было не набрала «к моей квартире», но она очень быстро стала «нашей квартирой». Пока я готовила ужин в уютной кухне цвета свежего масла, она играла в какую-то шумную видеоигру со стрельбой и автомобильными авариями.

Если моё повествование и будет делиться на главы, то эта глава заканчивается прямо здесь. Я давненько уже не рисовала, к тому же на этой неделе у меня добавилось часов на работе, поэтому придётся отложить на какое-то время мою историю с привидениями – а мысль о том, что я оставлю главу незаконченной, вызывает у меня ощущение дискомфорта.

3

Вернёмся ненадолго к Филиппу Джорджу Салтоншталлю и его «Утопающей девушке», а затем вновь обратимся к Еве Кэннинг и той невероятной ночи в июле. Я написала, что впервые увидела картину в день своего одиннадцатилетия, что является одновременно и правдой, и непреложным фактом. Я родилась в 1986-м, сейчас мне уже двадцать четыре года, а значит, случилось это в 1997 году. Таким образом, тем августом картине исполнилось девяносто девять лет. Получается, что сейчас ей уже сто двенадцать лет, а это значит, что летом, когда я впервые повстречала Еву Кэннинг, ей было сто десять. Странно, но числа меня всегда успокаивали, несмотря на то что с математикой я всю жизнь была на ножах. Я уже заполнила эти страницы множеством цифр (в основном, дат): 1914, 1898, № 316, 1874, 1900, 1907, 1894, 1886 и т. д. Возможно, есть какая-то тайна, которую я неосознанно зашифровала в этих цифрах, но даже если это и так, то я потеряла либо вообще никогда не обладала ключом, позволяющим её разгадать.

Доктор Огилви подозревает, что моя страсть к цифрам может быть проявлением арифмомании. Справедливости ради нужно упомянуть, что в подростковом возрасте и в самом начале третьего десятка, когда моё безумие проявлялось в виде массы симптомов, связанных с обсессивно-компульсивным расстройством[38], я была одержима разными ритуалами ведения счёта. Я дня не могла прожить, чтобы не посчитать, какое количество шагов я сделала или сколько раз пережёвывала и глотала пищу. Частенько перед выходом из дома для меня оказывалось крайне важным определённое количество раз одеться и раздеться (обычно – хотя и не всегда – тридцать раз). Чтобы принять душ, мне приходилось семнадцать раз включать и выключать воду, семнадцать раз входить и выходить из ванны или душевой кабины, семнадцать раз брать мыло и класть его обратно. И так далее. Я изо всех сил старалась держать все эти ритуалы в секрете, испытывая из-за них чувство глубокого стыда. Не могу сказать, почему мне было так стыдно, но я жила в постоянном страхе, что тётя Элейн или кто-то ещё об этом узнает. Если уж на то пошло, попроси меня тогда объяснить, почему я считаю свои ритуалы настолько важными, я с трудом нашла бы ответ. Разве что призналась бы, что убеждена: если им не следовать, произойдёт что-то по-настоящему ужасное.

Мне всегда казалось, что арифмомания – это просто (хотя нет, не «просто», а «всего лишь») нормальная человеческая склонность к одолевающим наш разум суевериям. Феномен, который может показаться глупостью и анахронизмом, если выражается на социальном уровне, превращается в подлинное безумие в случае каждого конкретного человека. Например, японцы боятся числа «четыре». Или возьмём распространённое мнение, что 13 – число несчастливое, зловещее и опасное. Христиане, например, видят особое значение в числе «двенадцать», если вспомнить двенадцать апостолов. И так далее.

На мой одиннадцатый день рождения картине Салтоншталля исполнилось девяносто девять лет, и я не принималась за её серьёзное изучение, пока мне не стукнуло шестнадцать лет, то есть когда она состарилась до ста четырёх лет (не забываем: 11, 99, 16, 104). Я почти не вспоминала об «Утопленнице» с тех пор, как впервые её увидела. Едва-едва. И когда она вновь вошла в мою жизнь, это произошло, по-видимому, совершенно случайно. По крайней мере, так мне тогда казалось. Не уверена, что до сих пор так считаю. Прибытие Евы могло повлечь замену этой цепи совпадений на какую-то другую. Я начинаю различать звуки игры слаженного оркестра там, где раньше слышала лишь хаотичную какофонию. С чокнутыми всегда так, если только вы не верите в то, что мы обладаем способностью воспринимать ход и смысл вещей каким-то особым образом, который недоступен разуму «нормальных» людей. Я ею не обладаю. Этой способностью, я имею в виду. У нас нет никакого особого дара. Мы вовсе не волшебники. Мы немного или, наоборот, глубоко надломлены. Конечно же, Ева этого не говорила.

Всю свою жизнь я любила посещать Атенеум на Бенефит-стрит. Розмари и Кэролайн водили меня туда