Еще несколько секунд понаблюдал за игрой и отошел к груде предметов старины; придвинулся ближе к Лилии. Она подняла глаза и улыбнулась, кладя очередную книгу на одну из стопок.

– Все надеюсь найти что-нибудь на едином языке. Но они на древних.

Скол сел на корточки и взял ту, которую она только что держала. На корешке мелким шрифтом было написано: Badda for dod[2].

Он покачал головой, полистал ветхие коричневые страницы, глядя на странные слова: allvarlig, lognerskа[3]. Тут и там над буквами попадались двойные точки и маленькие кружки.

– Некоторые еще более-менее на что-то похожи, и можно разобрать одно-два слова, – продолжала Лилия, – а некоторые… Вот полюбуйся.

Она показала книгу, в которой перевернутые N и прямоугольники с недостающей палочкой внизу соседствовали с нормальными Р, Е и О.

– Полная тарабарщина. – Она отложила книгу.

– Хорошо бы почитать что-нибудь, – произнес он, глядя на ее гладкую розовато-смуглую щеку.

– Да, хорошо бы. Их, видимо, фильтруют, прежде чем отправить сюда. Вот ничего и не находится.

– Думаешь?

– На нашем языке должно сохраниться много. Как он мог стать единым, если не был самым распространенным?

– Конечно. Ты права.

– Я все еще надеюсь, что они что-нибудь проглядели. – Лилия нахмурилась и положила на стопку очередную книгу.

Ее набитые карманы двигались вместе с ней, и Сколу неожиданно почудилось, что они пустые, а под ними – округлые груди, как рисовал Карл, почти как у женщин до-У. Вполне возможно, учитывая ее излишне смуглую кожу и разнообразные физические дефекты членов группы. Он поднял глаза, чтобы не смущать ее, если это на самом деле правда.

– Думала, что проверяю по второму разу, а теперь закрадывается подозрение, что уже по третьему.

– Зачем фильтровать книги?

Она оставила коробку и, опираясь локтями о колени, серьезно посмотрела на него большими почти горизонтальными глазами.

– Наверное, нам лгут – о жизни до Унификации.

– Лгут про что?

– Насилие, агрессию, жадность, вражду. Кроме них, думаю, было и другое. А нам говорят только про «капиталистов», которые угнетали «рабочих», болезни, пьянство, голод и самоуничтожение. Ты в это веришь?

– Не знаю. Как-то не задумывался.

– А хотите знать, во что не верю я? – Снежинка уже поднялась со скамьи, очевидно, закончив игру. – Что они обрезали мальчикам крайнюю плоть. Может, в раннем до-У, очень-очень раннем, но никак не в позднем; это совсем уже невероятно. Были же у них хоть зачатки разума!

– Да, невероятно, – произнес Король, выбивая трубку. – Однако я видел фотографии. По крайней мере, то, что выдают за фотографии.

Скол повернулся и сел на пол.

– То есть? Фотографии могут быть ненастоящими?

– Конечно, – ответила Лилия. – Приглядись здесь к некоторым. Явная ретушь.

Она принялась укладывать книги обратно в коробку.

– Я и не знал, что это возможно.

– С двухмерными – да, – подтвердил Король.

– То, что нам преподносят, – заявил Леопард с позолоченного стула, поигрывая оранжевым пером своей шляпы, – скорее всего, смесь правды и лжи. Можно только гадать, где что и чего сколько.

– А если проштудировать книги и выучить языки? – предложил Скол. – Одного было бы достаточно.

– Зачем? – спросила Снежинка.

– Узнать, где правда, а где нет.

– Я пыталась, – сказала Лилия.

– Верно, она пыталась, – улыбнулся Сколу Король. – Некоторое время назад просидела уж и не знаю сколько ночей, ломая свою очаровательную головку над этой абракадаброй. Хоть ты этим, пожалуйста, не занимайся. Я тебя умоляю.

– Почему? Вдруг мне повезет больше?

– Допустим. Ты расшифруешь язык, прочитаешь несколько книг и выяснишь, что нам лгут. Может быть, лгут во всем, и жизнь в 2000 году от Рождества Христова была сплошным оргазмом: люди выбирали правильные профессии, помогали ближнему и по уши погрязли в любви, здоровье и благополучии. И что с того? Ты по-прежнему в 162-м э. у., с браслетом, наставником и ежемесячной терапией. Только станешь еще несчастнее. И сделаешь несчастнее всех нас.

Скол насупился. Лилия, не глядя на него, упаковывала книги в коробку. Он снова посмотрел на Короля и попытался подобрать слова:

– Все равно смысл есть. Счастливость, несчастливость – разве в них суть? Знать правду – тоже своего рода счастье, и я думаю, что такое счастье, даже если оно печальное, принесет больше удовлетворения.

– Печальное счастье? – улыбнулся Король. – Это выше моего понимания.

Леопард погрузился в задумчивость.

Снежинка поманила Скола.

– Пойдем, хочу кое-что тебе показать.

Он встал на ноги и добавил:

– Скорее всего, мы бы выяснили, что факты просто преувеличены: голод был, но не такой массовый; агрессия была, только в меньших масштабах. А мелочи вроде обрезания крайней плоти или поклонения флагу, возможно, выдуманы.

– Коли так, затея вовсе бессмысленная, – отозвался Король. – Ты хоть представляешь, какой это титанический труд?!

Скол пожал плечами.

– Хорошо было бы знать, только и всего. – Он посмотрел на Лилию, которая убирала последние книги.

– Идем. – Снежинка взяла его за руку. – Братцы, оставьте нам табаку.

Они вышли в темноту экспозиционного зала. Снежинка включила фонарь.

– Что ты хочешь показать?

– А ты как думаешь? Кровать, конечно. Не книги же!

Они встречались дважды в неделю, по воскресеньям и еще средам или вудвергам. Курили, разговаривали, рассматривали экспонаты. Воробейка пела песни собственного сочинения, извлекая из струнного инструмента, который держала на коленях, мелодичные, веющие стариной звуки. В коротких и печальных песнях рассказывалось про детей, живущих и умирающих на космических кораблях; влюбленных, которых разлучает новое задание; вечном море. Иногда Король пародировал вечернее телевидение, передразнивая лектора по управлению климатом или хор из пятидесяти товарищей, поющий «Мой браслет». Скол и Снежинка использовали по назначению кровать семнадцатого века и диван девятнадцатого, а также деревенскую повозку раннего до-У и более поздний коврик из искусственного материала. Между встречами они иногда пробирались друг к другу по ночам. Табличка на ее двери гласила: Анна ПЮ24А9155. Цифра 24 – Скол не удержался и посчитал – означала, что ей тридцать восемь, старше, чем он думал.