– Лучше пойти в мэрию, в мой кабинет, нас там уже ждут.

– Кто?

– Свидетели.

Комиссар стал натягивать кальсоны, потом подобрал одежду, в беспорядке разбросанную на стуле.

– Знаете, почему я выбрал профессию полицейского? Да нет, не знаете и нипочем не догадаетесь. Выбрал потому, что мной владело безумное желание убивать. Да-да, убивать. Самое смешное в этой истории то, что за свою карьеру я почти никого не убил.

Говоря это, полицейский сражался с футболкой, когда-то белой, но от частой и плохой стирки пожелтевшей в некоторых местах.

– Но я пошел не по той дорожке. Выбери я преступный путь, что было нашей семейной традицией, имел бы больше возможностей исполнить свою мечту. С каким наслаждением я наблюдал за выражением лица моего отца, который был еще той сволочью, когда я ему объявил, что хотел бы изучать историю искусств, а не заниматься рэкетом и разного рода вымогательствами, на чем он в основном и специализировался. Вскоре после этого он умер. Так что я в какой-то мере способствовал его кончине.

Натянув брюки и понюхав носки, прежде чем их надеть, Комиссар обул и зашнуровал ботинки. Глядя на его плешивый череп, Мэр пожалел, что не взял буравчик, чтобы просверлить в нем отверстие и извлечь на свет божий намерения, затаившиеся в мозгу Комиссара. Стоя на пороге комнаты, он слышал глухой рокот моря и крики птиц. И ощущал какой-то странный запах, который поначалу объяснил плохо проветренным помещением лавки, которую владелец кафе превратил в гостиницу, да еще запахом немытого тела постояльца, проведшего здесь ночь, впрочем, не исключено, что запах доносился снаружи, но его источника Мэр определить не мог.

– Ну, пошли, я готов. Не будем заставлять ждать ваших свидетелей. Что-то мне подсказывает, что сегодняшнее воскресенье будет славным.

Не забыв сунуть в карман пиджака бутылку виски, Комиссар последовал за Мэром.

Свидетели ждали, сидя на стульях напротив стола секретарши, который в выходной день был пуст. В плотном человеке, уставившемся в пол, полицейский узнал рыбака, с которым Мэр говорил накануне вечером. Голова его казалась огромной из-за парика с искусственными волосами, вроде тех, что используются для изготовления плюшевых мишек.

Рядом с ним сидела девочка лет десяти. Держалась она прямо, в отличие от своего соседа, согнувшегося в три погибели. Она не сводила взгляда со стола. Зеленые глаза девочки на худеньком и бледном личике казались слишком большими, слишком широко распахнутыми, какие можно видеть на некоторых портретах Лукаса Кранаха[15]. Ее тонкие и неестественно длинные руки покоились на коленях. На ней были пышная юбочка из красного ситца и голубая клетчатая блузка. Ноги ребенка, обутые в парусиновые балетки, едва доставали до пола. Русые волосы, завязанные в «конский хвост», открывали большой выпуклый лоб. Комиссару девочка показалась на редкость серьезной. По опыту он знал, что такая серьезность могла свидетельствовать в равной степени как о высоком уровне интеллекта, так и о глубоком дебилизме.

Мэр указал рукой на дверь своего кабинета. Войдя, все расселись по местам. Комиссар снова предпочел пристроиться на углу стола – одной ягодицей опираясь на столешницу, другой паря в пустоте. Девочка села на краешек стула напротив него.

– Я вас слушаю, – сказал Комиссар.

Девочка посмотрела на рыбака, но тот упорно продолжал разглядывать ковер, которым был устлан пол из лавового камня. Потом она поискала взгляд Мэра, но и тот ничем ей не помог. Тогда она обернулась к Комиссару.

– Ты хочешь мне что-то сказать, детка? Как твое имя?

– Мила.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Слушаю тебя, Мила.

– Это насчет Учителя.

– Что насчет Учителя?

– Он кое-что делал.

– Что именно?

– Он меня трогал.

– Он тебя трогал?

– Да.

– Где он тебя трогал?

Ребенок рукой показал на пах.

– В этом месте тебя трогал Учитель?

Мила подтвердила, уставясь огромными зелеными глазами на Комиссара, который смотрел на нее с возрастающим интересом.

– Он тебя ласкал, гладил руками?

– И еще совал пальцы.

– Пальцы?

– Да, засовывал пальцы внутрь.

Комиссар повернулся к Мэру, который нервно отрывал кусочки промокашки. Под рукой у него собралась уже целая кучка крохотных розовых обрывков. Он поднял глаза на Комиссара, смотревшего на него с задумчивым видом. Смутившись, Мэр не смог долго выдерживать этот взгляд и вернулся к истязанию промокашки. Вскоре снова раздался голос девочки.

– И еще он туда совал эту свою штуку.

– Какую штуку?

– Ну, ту, что есть у мужчин. Он ее тоже туда совал.

– Учитель?

– Учитель.

В этот момент у отца девочки начался приступ кашля, который разрывал ему грудь и сотрясал огромную голову. Было впечатление, что сейчас его легкие вывернутся наизнанку, и он их выплюнет, так бесконечно долго он не мог справиться с кашлем.

– Ты клянешься, что все, что ты мне сейчас рассказала, правда? – спросил Комиссар, взяв девочку за подбородок и заставляя ее смотреть ему прямо в глаза. – Клянешься? Это очень важно, то, что ты мне сейчас сказала.

– Клянусь, – ответила Мила без тени сомнения. – Все это правда. Я клянусь.

Комиссар вновь повернулся к ней спиной и посмотрел на Мэра, который потрошил уже вторую промокашку, но тот сидел, не поднимая глаз. Неожиданно лицо Комиссара озарилось блаженной улыбкой, какую можно видеть на портретах некоторых святых или мистиков. В этот миг оно излучало безграничное счастье. Он забыл даже о своей бутылке виски, сделавшейся вдруг бесполезным аксессуаром. В тот самый миг, когда он меньше всего этого ожидал, в то время как он явился сюда абсолютно по другому поводу, жизнь неожиданно подарила ему опьянение, в котором спиртное отказывало уже долгие годы.

XVII

Когда Доктор открыл им дверь, на нем был все тот же вечный льняной костюм, только на этот раз брючины, подвернутые до середины лодыжек, выставляли на всеобщее обозрение большие красные ноги с вздувшимися извилистыми венами. Все, кто стоял на пороге, уставились на ноги Доктора, оставлявшие на каменном полу мокрые следы. А тот, в свою очередь, с изумлением глядел на посетителей. И правда, это было любопытное сборище, состоявшее из Мэра, Комиссара и Мехового – простоватого рыбака, который вот уже много лет маскировал лысину отвратительным подобием парика, состряпанного из кусочков меха и плюша, а также его дочери Милы. Меховой один воспитывал девочку, поскольку жена его бросила, удрав с одним субчиком с материка, когда ребенку исполнилось всего несколько месяцев.