– Боже мой, – вскричал на это Вениамин, – так зачем же откладывать? Давайте вместе наложим на себя руки, тем более, что нас теперь двое, и мы оба с разных концов пришли к одной и той же мысли!

– Вы предлагаете мне вместе с вами покончить жизнь самоубийством?

– Именно так. Давайте вместе в одно мгновение лишим себя жизни, и освободимся от всего счастья и всего несчастья этого мира!

– А каким способом предлагаете вы это сделать?

– Да какая разница, каким? Можно одновременно спрыгнуть с моста в Москва – реку, взявшись за руки. Можно одновременно повеситься, или вскрыть себе вены. Можно опять же, как я в детстве, отравить себя газом, учитывая то, что у меня уже есть опыт, и новой ошибки я не совершу. Способов тысячи, и все они подходят, особенно тогда, когда ты полон решимости, и у тебя есть товарищ!

– Товарищ по несчастью?

– Какая разница, по несчастью, или по счастью, главное, что мы оба осуществим задуманное, и проснемся в ином мире, который будет намного счастливей, чем этот!

– Но вы ведь и так счастливы в жизни, зачем же вам новый счастливый мир, ведь от счастья счастья не ищут, если переиначить известную пословицу!

– Мне нужно завершить задуманное в детстве, – ответил Вениамин, – пристально глядя на меня темными провалами своих глаз, и улыбаясь тонкой и странной улыбкой. – Я не успокоюсь, пока не сделаю то, что задумал уже давно, и предлагаю вам сделать это вдвоем.

– Ваше предложение так неожиданно, – ответил я ему, – что сразу на него я не могу ответить. Согласитесь, что получить предложение покончить с собой от вчерашнего врага, который неожиданно открыл тебе свою душу, очень странно и очень противоречиво. Такое предложение, особенно если я на него соглашусь, изменило бы все мои планы. Это не значит, что я отказываюсь от него, хотя я и от многого отказываюсь в жизни, но мне необходимо все взвесить и все обдумать. Дайте мне несколько дней на раздумья, и тогда я вам отвечу, принимаю ваше предложение, или нет.

– Если вы его не примите, я вновь останусь один, и буду играть роль благополучного студента, участвовать в философских дискуссиях с Василием, и обсуждать женские прелести с Леонидом.

– Вы даже не представляете, Вениамин, как бы я хотел быть на вашем месте, – ответил я ему. – Как бы я хотел быть мнимым энциклопедистом, у которого в одно ухо входит, а из другого выходит. Или ловеласом, каждый день соблазняющим новую невинную жертву. Но, к сожалению, этот путь не для меня, у меня в жизни другая дорога. Впрочем, я, как уже сказал, не говорю вам ни да, ни нет, и буду думать несколько дней, а потом дам окончательный ответ.

Мы перемолвились еще несколькими фразами, а потом замолчали. Не знаю, спал ли он, но лично я не сомкнул глаз до самого утра.

Каково же было мое удивление, когда на следующий день Вениамин повел себя так, как будто между нами ничего и не было. Как будто и не было нашего с ним ночного разговора, во время которого он предлагал вместе с ним покончить жизнь самоубийством. Я после этого его предложения не спал всю ночь, все взвешивая про себя, принимать его, или не принимать. Я и до этого, как уже писал, много раз думал покончить с собой, понимая, что я опущен под землю, и никаких надежд стать таким же, как все, у меня нет. Но я все же был молод, и до тридцати лет, как уже знает читатель этих записок, все питал иллюзию выбраться на поверхность, освободившись от роковой тяжести андеграунда. Поэтому предложение Вениамина лишить себя жизни было для меня несколько преждевременным. Тем более, что мне было несколько странно, что я хотел лишить себя жизни от безысходности, а он от успеха и избытка жизненных сил. Это представлялось мне неестественным и ненормальным, это было с моей точки зрения необыкновенно гадко, и вызывало во мне жгучее чувство протеста. Тем не менее, поговорив ночью с Вениамином, я разнервничался чрезвычайно, и все никак не мог успокоиться. Я непрерывно курил, гася о пепельницу одну сигарету, и тут же начиная курить другую. Однако это мне не помогало, и я, игнорируя занятия, от которых все равно не было никакого проку, ибо я и так все знал, сбегал в магазин за бутылкой вина. Я уже давно пристрастился курить и пить вино, а тут как раз накануне получил в институте стипендию, и поэтому, плюнув на необходимость экономии, решил успокоиться сигаретами и вином. Я непрерывно курил, и отхлебывал из стакана вино, задымив всю комнату, и залив цветную клеенку стола. Надо сказать, что это был наш общий стол, на нем мы все четверо занимались, готовясь к занятиям, и заливать его вином было нельзя. Но я, повторяю, после предложения Вениамина покончить с собой находился в чрезвычайно нервном возбуждении, и не мог полностью себя контролировать. Поэтому, вместо того, чтобы курить у окна, а потом тщательно проветрить комнату, как было у нас заранее обговорено, я полностью задымил все помещение, забросал пеплом весь стол, и сверх всего залил скатерть своим дешевым вином. Тут как раз вернулись с занятий Василий и Леонид, а следом за ними через некоторое время подошел и Вениамин. Разумеется, видя разорение комнаты, в которой жили уже два года, они воспользовались моментом, и стали делать мне замечания. На их замечания мне, если честно, было плевать, но неожиданно к нападкам на меня присоединился Вениамин, и это взбесило меня еще больше. Я не понимал, как человек, всего лишь несколько часов назад предлагавший мне вместе с ним утопиться в Москва – реке, может себя так подло вести.

Первым укорять меня начал Василий, считая, очевидно, себя самым умным, и забывая, что еще пару дней назад я объяснил ему значение слово «детерминированность». Тогда, помнится, он очень смутился из-за того, что зеленый первокурсник оказался значительно умнее и начитаннее его. Теперь же он, только лишь зайдя в комнату, и увидев слои дыма, плавающие под потолком, закричал:

– Ты что, сошел с ума, и не знаешь, что нас здесь четверо, и всем нам необходим свежий воздух? Ты накурил здесь, как сапожник, непонятно, в каких трущобах ты жил, и из какой канавы попал в наш институт!

– Я, может быть, жил до этого в трущобах, – ответил я ему, – и попал в институт из канавы, как вы изящно выражаетесь, но я не называю незнакомого человека на «ты», особенно если не уважаю его, как не уважаете вы меня!

– А за что тебя уважать, – еще сильнее закричал на меня Василий, – ты залил своим вином наш общий стол, хорошо зная, что мы скоро придем, и нам понадобится место для занятий и для отдыха!

– Вы обычно занимаетесь, лежа в постели, – возразил я ему, – а Леонид вообще никогда не занимается, ибо его интересы лежат совсем в другой области.

– Не суй свой нос в мои интересы, – накинулся на меня Леонид, – они тебя совершенно не касаются. Я волен делать то, что мне хочется, и не отчитываться перед зеленым первокурсником!

– Я, возможно, и зеленый первокурсник, – возразил я ему, – но, тем не менее, не заставляю девушек плакать по ночам под дверью, и царапаться в нее, как церковная мышь!

– При чем тут церковная мышь? – заорал теперь уже и Леонид. – Церковные мыши не царапаются под дверью, ибо есть поговорка «мокрый, как церковная мышь», но нет поговорки «царапается, как церковная мышь»!