– Послушайте, Мария, это невозможно.

Из их разговора я по крайней мере узнала имя женщины, благодаря которой слушаю радио, но сейчас мое внимание привлекало не потрескивание маленького приемника, а ее слова.

– Да говорю вам, доктор, ничего мне не почудилось! Я слышала какие-то звуки, и эти звуки издавала она.

– Мария, извините, но я позволю себе усомниться.

На сей раз я лучше расслышала мужской голос и узнала его – говорил тот самый интерн, мой заступник. Значит, я не ошиблась, когда предполагала, что на него повесят ночные дежурства. Хотя, возможно, раньше он не появлялся просто потому, что раньше ничего не происходило.

– Стало быть, вы мне не верите? – с вызовом спросила Мария.

Ее испанский акцент идеально соответствовал образу, который я создала в своем воображении. Я представила себе, как она, сощурившись, пристально смотрит на интерна, готовая испепелить его за то, что он посмел усомниться в ее словах. Но этот парень не робкого десятка.

– Мария, эта пациентка безнадежна. Мы больше ничем не можем ей помочь.

– Что? Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь ее отключить? Как мадам Соланж из соседней палаты?

– Господи боже, Мария! Вы что – знаете поименно всех в больнице?

– Не богохульствуйте, Лорис! Да, как видите, ваше имя я тоже знаю! – воинственно, словно обнажая меч перед врагом, объявила санитарка. – А вы что думали – что мы всех зовем по номерам? Не все больные лежат молча, когда мы убираемся! Некоторые с нами разговаривают, представьте себе!

– Вы хотите перейти в другое отделение?

Мария тяжело вздохнула – так могла бы вздохнуть и я. Молодой интерн наконец понял, чего добивается его собеседница.

– Да, мы собираемся ее отключить, – наконец ответил он.

– Когда?

– Пока неизвестно.

– Почему? – не унималась Мария – точно полицейский на допросе.

– Потому что нет шансов, что она очнется.

– Да вы-то откуда знаете?

– Медицина – точная наука, Мария! Впрочем, я не собираюсь читать вам лекцию. Вот, видите историю болезни в ногах кровати? В начале недели там сделали особую пометку. Возьмите и посмотрите!

Теперь в голосе интерна звучал неприкрытый гнев. Я услышала, как Мария резким жестом схватила тетрадь. Она тоже не скрывала своего возмущения.

– Взгляните на первую страницу, вон там, на полях, справа внизу.

– Ничего не вижу, – ответила Мария.

– Нет, видите. Просто не знаете, что это означает.

– Вы про эту закорючку? Не то стрелка, не то крестик…

– Там написано «минус Х». «Х» означает, что мы пока не знаем, сколько дней осталось до отключения. Мы ждем решения родственников.

– Вы меня обманываете! Нельзя такое делать!

– Я вас не обманываю. Более того, я вынужден был сам это написать. Мне это нравится не больше, чем вам, но так уж сложилось.

– Так сложилось? – эхом повторила санитарка. – Знаете что, Лорис?

– Что?

– Я вас презираю.

Я ожидала продолжения. Ожидала, что молодой интерн будет защищаться и скажет, что ему нет дела до мнения какой-то там санитарки. Но, к моему удивлению, воцарилась тишина. Относительная тишина, потому что радио продолжало работать.

– Я и сам себя презираю, но тут уж ничего не поделаешь…

Ох, только бы он не расплакался, как в прошлый раз. Я надеялась, что он сдержит слезы.

– Нет, поделаешь! Если будете мужчиной, а не тряпкой. А теперь выслушайте меня, а потом делайте что хотите. Я мыла пол и услышала звуки. Не шарканье тряпки, не радио, не ее дыхание. Это было похоже на то, что кто-то произнес какое-то слово.

– Ее голосовые связки не могут функционировать после стольких месяцев бездействия.

– А я и не сказала, что она заговорила, – оборвала его Мария.

Интерн раздраженно вздохнул. Я слышала, как он несколько раз переступил с ноги на ногу.

– Ладно, Мария. Уговорили. Сейчас я проведу проверку ее жизненных функций. С единственной целью – чтобы вы от меня отстали!

– Вот теперь я вижу мужчину!

Я различила в возгласе Марии легкое торжество, а в голосе интерна – смирение. Он вынул из карманов пару каких-то инструментов, а Мария, как ни в чем не бывало, вернулась к своей тележке. Во мне их разговор пробудил слабую надежду, за которую я постаралась всеми силами уцепиться. Если Мария ничего не выдумала, значит, мне – благодаря песне – удалось шевельнуть губами.

До меня донесся тихий шорох, из чего я вывела, что интерн откинул на мне одеяло и, видимо, начал пальпировать мое тело. Я, со своей стороны, изо всех сил сосредоточилась на песне, недавно звучавшей по радио, и снова и снова прокручивала в голове ее слова и мелодию. Мысленно я почти выкрикивала эту песню, но наружу ничего не вырвалось – судя по тому, что интерн прекратил осмотр и испустил очередной тяжкий вздох.

– Мария, мне очень жаль, но никаких перемен не произошло. Поверьте, мне самому хотелось бы, чтобы это было иначе. Нет-нет, не спорьте.

Я поняла, что санитарка хотела ему возразить.

– Я возвращаюсь на пост. Если на самом деле что-то заметите, позовете меня.

– Это было на самом деле.

– По вашему мнению. А я повторяю вам, что это невозможно.

– По вашему мнению, – парировала она.

Интерн ушел. Вскоре ушла и Мария со своей тележкой. Ладно, за свою слабенькую надежду попробую уцепиться завтра утром. А пока мне хотелось плакать.

Ох уж этот снег! Обычно я не обращаю на него внимания, но сегодня он дико меня раздражал. Если он не перестанет, я рискую бесславно провалить свой испытательный уик-энд еще до того, как он начнется. Жюльен просил меня быть на месте к 18 часам. До срока оставалось всего десять минут, но судя по тому, с какой интенсивностью заметало дорогу, я явно не успевал вовремя. Последние пять минут из этих десяти я тащился со скоростью пешехода. Снегоуборщик полз на три машины впереди меня.

Я потянулся к мобильнику, готовый признать свое поражение, как вдруг у меня зазвонил телефон. На экране возникло имя Жюльена. Ну вот, добиться смягчения приговора, сдавшись на милость противника, уже не удастся. Скрипнув зубами, я ответил на вызов и тут же заговорил, не давая другу и рта открыть:

– Жюльен, прости, я к шести никак не успеваю. С работы ушел вовремя, вещи в машину загрузил еще с утра, чтобы не заезжать домой, но…

Жюльен расхохотался. Кажется, у меня еще есть шанс сохранить лицо. Но больше всего меня удивил какой-то посторонний шум в трубке.

– Погоди, где ты сейчас? – спросил я.