– Ergo[9]… – продолжил я.

– Пожалуйста, без заумных слов. Ты много читал. Я это уже поняла.

– Ergo, мне нужна точка, с которой начать. Стало быть, я должен выяснить, действительно ли Маккендрик и Мириам были любовниками.

Я не сказал ей о своем шурине Шелдоне и его маленькой автомастерской, которая, возможно, находилась в полумиле отсюда, в бедном промышленном районе, который, как я надеялся, до сих пор существовал. Решил, что лучше будет промолчать об этом до поры.

– Поняла, – сказала она. – А теперь прошу меня извинить.

– В чем дело?

– Туалет. Или проще сказать – кусты.

Я приложил руку к виску, отсалютовав ей по-военному, и она исчезла. Здесь буйно росли шиповник и бузина. Из зарослей с писком вырвались четыре зеленых вьюрка. Шумные птички.

Элис Лун бескорыстно стремилась узнать то, что хотела, какая бы правда ей ни открылась и к каким бы последствиям это ни привело. Именно поэтому я не желал иметь с ней дела.

Когда она скрылась из виду, я вынул из пачки две сотенные купюры на возможные расходы, а остальные деньги положил ей в сумку. Затем очень быстро нашел ручку и лист бумаги и написал: «Пошел туда…». Стрелкой указал направление – вниз по течению, к серому устью и мысу Блю-Ойстер.

Может, она поверит. Может, и нет. В любом случае проведет здесь минуты две, раздумывая, блеф это или двойной блеф. Такая уж эта Элис Лун. Она сначала вникала в суть дела и только потом принимала решение. А вот меня разумные ограничения никогда не останавливали.

Хотя я ей и не говорил, эту часть реки я знал очень хорошо, именно поэтому здесь и остановился. Здесь мы рыбачили, когда я был ребенком, и здесь папа пел «Ночь с тысячей глаз», глядя на заплутавшую в звездном лабиринте луну. Его не стало, но это место по-прежнему было моим любимым. Я ходил сюда один или с лучшим другом, Микки Карлуччо. Его отец был владельцем городского рыбного рынка, и время от времени я подрабатывал там на карманные расходы. Потом эта связь оборвалась, и я долгие годы не вспоминал о Микки. Не было повода. Со временем воспоминания начали приходить. Некоторые из них оказались полезны.

Я легко поднялся на берег, цепляясь за низкие ветви кустов, росшие на красной глинистой почве. Наверху была еще одна тропа. Она, как и раньше, вела к промышленной зоне, только с тех пор промзона выросла. Настолько выросла, что до ближайшего здания оказалось рукой подать. Я смог добраться туда менее чем за минуту.

Часов у меня не было, но я догадывался, что сейчас послеполуденное время. Шелдон, должно быть, дремлет за первой банкой пива.

Рики исполнилось три года, когда он дал прозвище своему дяде. Дело было на пляже. Мириам тайком от меня поглядывала на красивые дома Гринпойнта. Должно быть, мечтала когда-нибудь там поселиться. Она думала, что я ничего не замечаю, но я-то видел. В этих мечтах не было ничего дурного. Рики строил большой и сложный песчаный замок. Скорее, это была крепость. Даже тогда было заметно, что он пошел в папу. Вдруг он оторвался от своего занятия, указал на Шелдона и сказал: «Таинственный Мамфорд! Как сандвич с арахисовым маслом».

Мириам вынуждена была дать мне пояснение. Я не смотрел днем телевизор, да и вечером тоже.

Но на следующий день я уселся вместе с сынишкой, и мы целый час смотрели «Улицу Сезам». Оба радостно визжали, когда на экране появлялся таинственный Мамфорд, очень похожий на Шелдона Джея Седжвика.

Длинные черные грязные волосы были немного фантастичнее, лысина отчетливее и усы неопрятнее, но, судя по всему, трудно отразить все эти реальные подробности в кукле, сделанной из фетра и картона. И все же сходство было велико. С этого момента Шелдон стал Мамфордом, хотя Мириам как-то отвела меня в сторонку и попросила перестать использовать это прозвище, потому что Шелдон наконец-то набрался смелости и пожаловался ей.

Такой уж он был человек, робкий, но исполненный достоинства. Он совершенно не был способен заниматься настоящей работой, однако верил в то, что его маленькая автомастерская, которую он завел после того, как его выгнали из колледжа, когда-нибудь принесет ему состояние.

Шелдон – я перестал называть его Мамфордом, хотя до сих пор ассоциирую его с этим персонажем – жил в мире, который существовал лишь в его голове, и, насколько могу судить, он был в нем вполне счастлив. Жил он в комнате над мастерской: так дешевле. У него были постоянные клиенты. Они не могли позволить себе отремонтировать транспортные средства нигде, кроме как в этом месте, где для решения проблемы – большой или маленькой – использовалась главным образом простая грубая сила. Друзей у него почти не было – особенно женщин, потому что человеческий контакт внес бы в его жизнь неудобства.

Он был единственным человеком, который писал мне в тюрьму. Кто бы мог подумать?

За то время, что я был в тюрьме, город мог измениться, но только не автомастерская «Шангри-Ла Мотор». Во дворе стояло шесть выпотрошенных автомобилей. Они ржавели, то ли потому, что владельцы не заплатили, то ли потому, что не пришли за машинами. Возможно также, что Шелдон, обладавший весьма скромными познаниями в механике, попросту не справился с ремонтом. Половина неоновой вывески, которую Шелдон приобрел за большие деньги, не горела.

В то время, когда он собирался совершить эту покупку, я отговаривал его, поскольку работал он только днем, да и то не всегда, и неоновая вывеска являлась ненужной роскошью. Мириам мне возразила: советовать что-либо Шелдону было бесполезно. Они с Мириам не были близнецами, но их отец, чудесный человек, фермер с полуострова Пейтон, видел в них смысл своей жизни. Его жена умерла, когда дети были совсем маленькими. Отец обожал своих отпрысков, что понятно в отношении Мириам и разорительно в отношении Шелдона. К тому времени, когда Седжвик умер, Шелдон истратил семейные накопления, а позже заложил ферму. Я знаю это из письма, присланного в тюрьму, в котором он единственный раз сообщил мне что-то конкретное. Письмо это говорило о Шелдоне больше, чем он сам сознавал. Он был не просто праздный, ненадежный и одинокий человек. Он хотел, чтобы все об этом знали.

Я протиснулся мимо полуобгоревшего «фольксвагена» и «вольво» (у этого автомобиля был такой вид, словно в багажнике у него поселились крысы). Из мастерской не доносилось ни звука, и это меня ничуть не удивило. Двери были раскрыты настежь – любой вор мог свободно войти и взять то, что обладало хоть какой-то ценностью. Сразу за дверью висели часы. Я решил, что они идут правильно, потому что стрелки указывали на начало четвертого, а это, по моим ощущениям, соответствовало действительности.

Если Элис Лун проявила благоразумие, то она должна быть сейчас на полпути к аэропорту. По дороге она придумает, куда лететь. Я на это надеялся. Но с другой стороны, считал, что это маловероятно. Эти размышления и радовали меня, и огорчали. Элис рассказала мне лишь половину истории, а может, и того меньше, но я не знал, хочу ли узнать остальное и понять скрытый смысл того, что произошло.