с другом вещами и казалось, что они живут в своем маленьком мирке – хотя папе и Киппи, конечно, тоже разрешалось туда ходить, – были одной из тех вещей, которые Шафран любила в своей матери. Поэтому сейчас она улыбнулась про себя, взяла книгу и положила ее в мамину сумку, стараясь, чтобы закладка не выпала, чтобы мама не потеряла свое место.

- Эй ты ... Мисси !- кто-то окликнул ее. ‘Как ты думаешь, что ты делаешь с этой сумкой?’

Шафран обернулась и увидела сердитого мужчину, которого не узнала.

- Это мамина сумка, - сказала она. ‘Я собираюсь отнести ее ей. Потом она остановилась и, внезапно почувствовав себя очень испуганной, сказала: "Я не знаю, где она.’

Лицо мужчины вытянулось. Он огляделся вокруг, словно ища путь к отступлению.

‘Мою маму зовут Ева Кортни, - сказала Шафран. ‘Ты не знаешь, куда она ушла?’

‘А ... я ... то есть ... должен бежать, - сказал мужчина и исчез в толпе.

Шафран была окружена людьми, но совершенно одна. Она была так одинока, как никогда в жизни. Она пожалела, что не позволила Маниоро присмотреть за ней. Рядом с ним она всегда чувствовала себя в полной безопасности.

К ней подошла официантка и присела перед ней на корточки. ‘Я отведу тебя к твоей матери, - сказала она и протянула руку.

Шафран взяла ее. Ощущение гладкой теплой кожи официантки немного успокоило ее. Она прошла с ней в главный зал клуба, все еще крепко прижимая к себе сумочку матери свободной рукой. Внутри был бар, куда детям не полагалось заходить, заполненный мужчинами, обсуждавшими скачки, делавшими собственные ставки и громко требовавшими еще пива. Никто не обратил на Шафран никакого внимания, когда официантка провела ее через бар и открыла дверь с деревянной табличкой "Зал заседаний".

- Идите туда, Мисс, - тихо сказала официантка, открывая дверь и мягко пропуская Шафран в комнату.

Шафран прокралась внутрь, зная, что ее там не должно быть, и не желая никого беспокоить.

Она увидела трех человек, сгрудившихся вокруг стола, стоявшего в центре комнаты. В дальнем конце комнаты спиной к ней стояла женщина. Шафран узнала в ней миссис Томпсон, жену доктора. Папа стоял рядом с ней, тоже спиной к двери. Между ними Шафран могла видеть только белоснежную макушку доктора Томпсона по другую сторону стола. Казалось, он смотрит на что-то перед собой. Рядом с ним кто-то стоял, и, вытянув шею, чтобы лучше видеть, Шафран поняла, что это бегун, доктор Берчиналл, все еще в шортах и белом крикетном джемпере, но с белой повязкой на раненом бедре.

Только тогда Шафран увидела на столе ноги матери и босые ступни, лежащие между отцом и Берчиналлом.

Мамины ноги дергались вверх и вниз, как будто она трясла их или пинала, но то, как они двигались, было действительно странно, не похоже на то, что обычно делают люди.

Шафран кралась по комнате, пока не оказалась почти напротив конца стола. Она вообще не поднимала глаз, не желая попадаться никому на глаза. Но в конце концов она повернулась и посмотрела на стол.

Мама лежала на спине, скрестив руки на груди. Томпсоны стояли у ее головы, прижав руки к плечам. Папа положил руки на мамины ноги. И причина, по которой они все толкались, заключалась в том, что она металась из стороны в сторону, ее тело дрожало, а конечности дергались.

Шафран не понимала, что происходит, или почему ее мать двигается именно так, или почему ее глаза открыты, но она, казалось, ничего не видела. Прекрасное лицо, которое всегда смотрело на нее с такой любовью, было искажено чем-то уродливым и неузнаваемым. Мамино платье задралось, и между ног и на поверхности стола виднелось мокрое темное пятно. А потом она застонала, и это был ужасный звук, совсем не похожий на обычный голос ее матери, а скорее на вой раненого животного, и шафран больше не могла сдерживаться. Она закричала: "Мама! - бросила сумку и рванулась к столу.

- Кто впустил сюда девочку?- Крикнул доктор Томпсон. - Уберите ее немедленно!’

Шафран увидела, как отец отпустил дергающиеся ноги мамы. Он шагнул к ней с таким гневным отчаянием на лице, что она разрыдалась, и на этот раз, когда он поднял ее, не было ни счастья, ни даже нежности, только его сердитое лицо и руки, державшие ее так крепко, что ей стало больно.

- Мамочка! - Шафран снова закричала, а потом в третий раз:- "Мама! Я должна увидеть маму!’

Но это было бесполезно. Отец вынес ее из комнаты и понес через барную стойку, и неважно, как сильно она его била или пинала, или как громко кричала: "Отпусти меня! Отпусти меня! - он не ослаблял своей хватки.

Он протолкался сквозь толпу на веранде и спустился по ступенькам туда, где его ждал Маниоро.

Тогда, и только тогда, Леон Кортни бросил свою дочь на землю, хотя все еще держал ее за руки, чтобы она не могла убежать. Он посмотрел на Маниоро с яростью в глазах, и в его голосе не было ни малейшего следа братской привязанности, когда он прорычал:’- ‘Кажется, я велел тебе присмотреть за ней.’

Manyoro ничего не сказал. Он просто взял Шафран за руку, немного мягче, чем ее отец, но все еще держа ее так же крепко. Леон Кортни подождал немного, чтобы убедиться, что его дочь наконец-то в безопасности. Затем он повернулся на каблуках и побежал вверх по ступенькам клуба.

Глядя ему вслед, Шафран чувствовала себя покинутой, опустошенной и совершенно неспособной понять, что происходит. Весь ее мир, который всего несколько минут назад казался таким безопасным и счастливым, рушился вокруг нее. Ее мать была тяжело больна. Отец ненавидел ее. Все было не так, как должно быть, и все это не имело никакого смысла.

Именно тогда она почувствовала, как первые капли дождя упали на нее и разбрызгались по красной земле вокруг нее. Раздался внезапный взрывной раскат грома, и всего через пару секунд ослепительная вспышка молнии. Ветер хлестал ее по платью, и в одно мгновение проливной дождь смыл с ее лица слезы, и звук ее плача потонул в реве бури.

Как она там? - Крикнул Леон в сотый раз, стараясь перекричать шум мотора и шум дождя, и получил почти такой же