– Она – няня, – отвечает женщина. – Поищи ее за домом.

Я киваю ей и выхожу на улицу. Обойдя здание, нахожу бетонную плиту с качелями и песочницей – жалкое подобие детской площадки. За ней есть бассейн, где группа детей постарше играет в «Марко Поло».

Девочка с коляской, в которой лежит грязное одеяло, останавливается, чтобы поглазеть на меня. На ней розовые купальные трусики и больше ничего. Она высовывает большой палец изо рта, чтобы обратиться ко мне.

– Привет.

– Привет, – отвечаю я. – Мэдди тут?

Она показывает на ряд шезлонгов. На одном сидит девушка, на вид не старше пятнадцати лет. Она неотрывно пялится в экран телефона. У ее ног топает ребенок в подгузниках, сжимая в пухлом кулачке одуванчик.

Внезапно заволновавшись, я подхожу к Мэдди. На ней купальник и синие джинсы. Все в ней, от бронзовых румян до подводки, кажется агрессивным, но она красивая.

Даром, что я ее года на три старше. Такое ощущение, будто я сжалась до крошечных размеров.

– Ты – Мэдди?

Она недовольно кладет телефон на бедро.

– Да.

– Я ищу Аннетт Лоуэлл, – говорю я. – Ты ее знаешь?

– Она присматривала за детьми и всем таким. – Мэдди пожимает плечами. – До меня.

– Долго? – спрашиваю я.

– Какое-то время, да. Больше года. Фиби к ней сильно привязалась. – Мэдди бросает взгляд на девочку с коляской, которая старательно и аккуратно поправляет в ней одеяло. Ей не больше пяти-шести лет. Я хочу убраться отсюда – подальше от девчушки, вгоняющей меня в депрессию этой игрой с невидимым ребенком. Интересно, она плакала, когда мама уехала? У меня нет сил об этом думать.

– А как насчет блондинки, около двадцати шести лет? – Я просовываю палец в дырку на джинсах. – Она не приезжала искать Аннетт на этой неделе?

Мэдди часто моргает, как будто смотрит на меня впервые. У меня на мгновение появляется надежда, но она тянется к телефону.

– Не-а.

Я ненавижу себя за то, что расстроилась, даже чуточку.

– А когда уехала Аннетт?

– Пару месяцев назад, – отвечает Мэдди. – Сказала, что переезжает в фамильную лачугу. Это все, что мне известно, – добавляет она. Взгляд ее снова возвращается к телефону. Карапуз с одуванчиком заползает под шезлонг, а затем появляется с другой стороны. Он ползет к бассейну, на звуки музыки.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь.

– Посматривай за ребенком. Ворота в бассейн открыты.

Не дожидаясь реакции, собираюсь уходить. В этот момент меня кто-то осторожно тянет за руку.

– У Нетти все хорошо? – Фиби, та самая девочка, глядит на меня широкими голубыми глазами.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но я постараюсь ее найти.

Фиби прищуривается, а потом одергивает руку. Я сказала что-то такое, отчего она решила, что мне нельзя доверять.

– Ты не сможешь ее найти, – глухо шепчет Фиби, – потому что она прячется от «монстра».

Вернувшись к велику Кэлли, я пинаю подножку чуть сильнее, чем следовало бы; из-за этого ударяю палец и еле слышно бранюсь. Джос не приезжала сюда в поисках мамы, а я так и не стала ближе к разгадке их местонахождения.

К тому времени, когда я возвращаюсь на основную дорогу, у меня получается убедить себя, что я неправильно расслышала Фиби. Она никак не могла сказать, что мама прячется от «монстра». Наверное, она сказала «от монстров» или что-нибудь такое. Жара в сочетании с паранойей – и вот мне уже мерещится «монстр» там, где его, скорее всего, и не было.

Вот только какого монстра она имела в виду? Может, мама связалась в Оленьем Беге с каким-нибудь жестоким негодяем или уголовником? А потом уехала от него и сообщила об этом Фиби, чтобы девочка не расстраивалась? А возможно, Фиби все выдумывает, потому что она еще маленькая? Дети частенько врут.

Но что если мама правда сказала Фиби, что прячется от того самого «монстра»?

Вдруг моей родной матери известно, кто на самом деле убил тех девушек?

И они вместе с Джос знают, кто это был? Может, поэтому мама позволила бабушке меня забрать: чтобы заодно оградить меня от убийцы?

Шестеренки в моей голове крутятся синхронно с колесами велосипеда Кэлли. Отец знал много сомнительных людей, некоторым даже задолжал денег. Мужчинам с землистыми щеками и потрескавшимися кожаными куртками. Мужчинам с винтовками и красноглазыми собаками на пикапах. Любой из них мог кого-то убить.

Может, «монстр» и правда убил Лори, а Джос никак не смогла этому помешать. Она держала рот на замке, потому что знала его, – возможно, мы все его знали. Она уехала не потому, что что-то скрывала, а потому что боялась стать следующей его жертвой.

Доказательств никаких, но это все равно может быть правдой. Я вспоминаю о пустом конверте с моим именем, допуская возможность, что в письме было написано имя «монстра». У всех в моей семье есть тайны. Почему бы и отцу их не иметь?

Когда я возвращаюсь домой, оказывается, что Кэлли до сих пор не вернулась. Я поднимаюсь наверх, перешагивая через две ступеньки, и захожу в гостевую комнату, вытирая пот с лица воротником футболки. Воняет от меня так, будто я спала в сарае.

Мешок с вещами отца лежит на кровати, где я его оставила еще до поездки в Олений Бег. Я сажусь, вываливаю его содержимое на одеяло и вынимаю порванный конверт.

Отец хотел о чем-то сказать мне: на конверте именно мое имя. Не Джос, не Аннетт. Может, он понял, что я не приеду попрощаться, и поэтому написал мне письмо. Я вспоминаю, как мама стояла у дровяной печи в нашей старой гостиной, как пламя жадно тянулось к письму в ее руке, к моему письму.

Сердце в груди сжимается.

Мама не могла открыть конверт. Если верить охране, она много лет не приходила навещать папу. У того, кто его открыл, явно была на то причина. Может, какой-нибудь непорядочный охранник подумал, что внутри деньги.

Или кто-то сделал это, чтобы я не узнала, что было написано в письме.

Мать не навещала отца на смертном одре. Зато Джослин навещала.

Я отбрасываю конверт в сторону, чтобы не смотреть на него.

Я всегда любила сестру больше всех. Мама с ума сходила, когда видела, как Джос усаживает меня к себе на колени, кружит со мной по комнате, играет в самолетик. Когда мама рявкала: «Поставь ее на землю!» – в ее голосе слышался яд. Ее заботило не то, что я могу упасть, а то, что только у Джос получалось развеселить меня до истерического хохота.

Я боялась мать, опасалась, что однажды она заберет у меня сестру – человека, которого я любила больше всех, – точно так же, как она пыталась забрать у меня Гринвудов.

Был всего один раз, когда я испугалась Джос. Они с мамой спорили – после того как Джос исполнилось шестнадцать, они ругались постоянно. От их отвратительных ссор мне приходилось прятаться в шкафу.