– Эх, – вздыхает Декер, – мама не любит выкидывать вещи.

– Это круто, – отвечаю я, потому что кончики его ушей уже покраснели.

– Многое из этого – папино барахло, – бессвязно говорит он. – Прошло уже одиннадцать лет, а мама все думает, что он вернется за этими вещами.

Декер стучит пальцем по подбородку, словно позабыв, зачем мы тут стоим.

– А, да! Набор.

Пока Декер рыщет в глубинах гаража, я просто жду, засунув руки в карманы. Слышится возня, и затем он возвращается с набором для ремонта шин. Я сажусь на землю, прижав колени к груди, и наблюдаю, как он работает над великом.

– Так сколько ты здесь пробудешь? – спрашивает Декер.

– Я должна была уехать сегодня, но решила дождаться похорон Ари Каучински.

– Помню, как вы с ней играли пластиковыми медвежатами в садике мисс Броган. Она говорила, что с их помощью надо учиться считать, но вы вечно делали из них медвежьи армии. – Декер качается на пятках; когда переходит от шин к цепи, изо рта у него высовывается кончик языка. – Не верится, что она умерла. Кому такое вообще могло прийти в голову? Она была такой милой.

Милых девушек всегда обижают. Как будто вселенная получает какое-то извращенное удовольствие оттого, что забирает милых девушек одну за другой. А ведь мир наблюдает за этим и, в свою очередь, получает извращенное удовольствие от оплакивания очередной милой девушки.

– Наверное, какому-нибудь случайному ублюдку, – отвечаю я.

Декер закачивает воздух в обе шины.

– До меня доходили слухи, что это снова орудует ОРМ.

Декер принимает мое молчание за непонимание.

– «Огайский речной монстр». Прости, постоянно забываю, что ты переехала, когда это случилось.

Я поджимаю пальцы на ногах.

– Кто тебе такое сказал?

– Мама. – Декер смотрит на меня робко. – Но она много всякого читает. Всякие теории заговора. Типа полицейские знают, что взяли не того, но ни за что не признаются, что «монстр» до сих пор на свободе.

Значит, Декер не помнит, что я свидетельствовала против Стоукса. А может, он и вовсе этого не знает. В газетах никогда не говорилось, что свидетели по делу – это мы с Кэлли. Мы были несовершеннолетними, и судья запретил разглашать наши показания, чтобы защитить нас. Многие знали, что мы с Кэлли каким-то образом вовлечены в судебный процесс, но большинство наших одноклассников не было в курсе, почему нас так часто снимали с уроков. Они ничего не знали и завидовали.

Я подбираю веточку с лужайки Декера и ломаю ее большим пальцем.

– Не думаю, что это был «огайский речной монстр». Полиция вообще, кажется, уверена, что с Ариэль это сделал ее бывший парень.

– Ник Снайдер? – Декер задумывается. – Он придурок. В десятом классе он ударил меня в лицо, а я этого даже не заслужил. Тогда, по крайней мере.

Я чувствую, что губы невольно растягивает легкая улыбка.

– Что натворил?

– Ничего, – отвечает Декер, вытирая жирные руки о шорты. – Я улыбался собственным мыслям – со мной иногда случается, – а Ник это заметил и решил, что я смеюсь над ним. Потому и ударил.

Моя улыбка пропадает. Мне жалко Декера: наверное, нелегко в этом городе иметь хорошее настроение. Куда ни повернись, каждый норовит его испортить.

Я встаю, и у меня начинает кружиться голова.

– Спасибо. – Я показываю рукой на велик и киваю Декеру. Он сияет.

– Обращайся. Слушай, я собираюсь устраиваться на работу в магазин велосипедов. Могу подогнать новые шины.

Он так отчаянно пытается быть полезным, что даже не хочется ему говорить, что велик не мой.

– Конечно. Договорились.

Декер чешет затылок. Футболка задирается, открывая полоску бледного волосатого живота.

– Где твой мобильник? Я дам тебе свой номер.

Я шарю в заднем кармане. Телефон падает на дорожку и отскакивает к ногам Декера. Он поднимает его быстрее меня; открывает и, чуть хмурясь, начинает вбивать в адресную книгу свои данные.

Я хочу выхватить телефон, чтобы не дать ему увидеть в моих контактах номер окружной тюрьмы Фейетта. Но выражение его лица не меняется. Закончив, он вручает телефон мне с открытым экраном.

В моих контактах теперь есть новая запись:

«ДЕКЕР, ТВОЙ ДРУГ ^_^».

Я машу ему на прощание и запрыгиваю обратно на велик Кэлли. Думаю, я не стану удалять номер: неизвестно, когда может пригодиться друг.

***

До Оленьего Бега ехать строго на юг. По обе стороны от дороги тянется коричневая, потрескавшаяся земля. «Нам всем тут не помешает душ», – как говорила мама. Но когда дождь наконец добирается до Фейетта, создается ощущение, что он длится вечность.

На знаке написано «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОЛЕНИЙ БЕГ: МОБИЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО». Двое голых по пояс парней, на вид лет двадцати, сидящих на лужайке, отвлекаются от игры «кто кого перепьет» в бирпонг и пялятся на меня.

Олений Бег – это не трейлерный парк для метамфетаминщиков. Большинство семей здесь живет на постоянной основе: это видно по бельевым веревкам позади каждого дома, треникам, пеленкам и футболкам с Паровозиком Томасом.

Я представляю, как мама с Джос сидят в каком-нибудь трейлере – эдакое странное семейное воссоединение, на которое меня никто не звал. Я еле сдерживаю желание развернуться и уйти.

– Шум – крики детей, плеск воды, передача «Топ-40» по радио – приводит меня к белому домику с надписью «ТЕХОБСЛУЖИВАНИЕ». Внутри, рядом с вентилятором, сидит женщина и читает журнал «Пипл». Я прочищаю горло, чтобы привлечь ее внимание, и она поднимает голову.

– Я ищу Аннетт Лоуэлл.

Взгляд женщины опускается на журнал. Она переворачивает страницу.

– Она тут больше не живет.

Об этом я уже и так догадалась. В любой другой ситуации я бы ушла поджав хвост лишь оттого, что осмелилась открыть рот, но я проделала весь этот путь по жаре не для того, чтобы услышать отказ.

– Мне надо ее найти. – Я удивляюсь, как резко это прозвучало.

Женщина откладывает журнал в сторону.

– Да? Ну, как найдешь, скажи ей, что она задолжала арендную плату за два месяца.

Я сжимаю кулаки.

– Ладно. Буду стучаться в каждую дверь, пока не узнаю, где она.

Я жду, что она начнет возмущаться или скажет, что это бесполезно, что никто не знает, где сейчас живет Аннетт Лоуэлл. Но она только пожимает плечами.

– Наверное, стоит начать с Мэдди.

– Мэдди? – Меня озаряет ужасная мысль: а что если Мэдди – это еще одна мамина дочка? Прошло достаточно времени, мать могла завести новую семью.