Мы были весьма удивлены, когда адмирал Шеер, успешно выведя наш флот из смертельных клещей английского флота и оказавшись на позиции, откуда он мог, по всей вероятности, вполне безопасно лечь на ведущий домой курс, отдал приказ повернуть снова на восток и оказался в еще более опасной ситуации. Тем, кто знал его несокрушимую волю, было понятно из его последующих разъяснений, что он не мог не пойти на выручку «Висбадену», спасти который могло бы только чудо. И еще одно, дополнительное объяснение его действий – было еще достаточно светло, чтобы сбить врага с его курса, а поэтому он и предпринял атаку в отчаянно-смелой попытке привести врага в замешательство, что тоже весьма характерно для него.

Но, когда, снова увидев армаду кораблей английского флота прямо у себя по курсу, он приказал линейным крейсерам и торпедным катерам нанести удар по основным силам вражеского флота, нам показалось, что он не вполне сознает истинное положение вещей. Линейные крейсера уже получили значительные повреждения в ходе боя, и оставшиеся на них орудия, которые еще могли вести огонь, вряд ли могли нанести сколько-нибудь значительный урон всему британскому флоту. Но с целью прикрыть еще один поворот на обратный курс под сосредоточенным огнем британских линкоров он был вынужден отдать приказ о торпедной атаке и послал линейные крейсера поддержать ее.

Достигнутый этим рейдом успех ныне хорошо известен. Увидев 31 торпеду, выпущенную с расстояния 10 000 ярдов всеми оставшимися у нас 14 торпедными катерами, осторожный адмирал Джеллико отвернул свои корабли, а к тому времени, когда он снова лег на прежний курс, германский флот уже совершил еще один успешный поворот «все вдруг», лег на обратный курс и растворился в сгустившейся на западе темноте.

Наши линейные крейсера вышли из этого ада только каким-то чудом. Время от времени они попадали под сосредоточенный огонь всего британского флота с дистанции 8000 ярдов. Снаряд за снарядом били в них, сметая орудийную прислугу, вызывая пожары в отсеках, делая пробоины в бортах, через которые хлестала вода. Но они справились со всеми испытаниями и заняли свои места в боевых порядках основных сил германского флота, выйдя из боя в направлениях на юг и запад.

Тем временем адмирал Хиппер посредством флажного семафора старался узнать, который из линейных крейсеров менее всего поврежден и может послужить наилучшим вариантом в качестве командного поста. «Мольтке» подходил лучше всего, и ему был отдан приказ остановиться и подождать нас, поскольку флот стал формировать походный ордер для отступления. Но как раз в тот момент, когда «G-39» подошел к «Мольтке» и встал лагом у его борта, один из вражеских снарядов попал в него, так что крейсер был вынужден набрать скорость и оставить нас за кормой. Лишь после того, как в сгустившейся темноте линейные крейсера адмирала Битти уже не могли вести огонь, нам удалось перебраться на «Мольтке» и снова занять наше место во главе группы. Однако, оказавшись на борту крейсера, мы обнаружили, что его радиостанция выведена из строя, поэтому адмирал Хиппер приказал командиру «G-39» держаться неподалеку от нас, чтобы при необходимости можно было воспользоваться его рацией.

Последовавшие в течение этой ночи события хорошо известны: как адмирал Шеер дерзко повернул на восток и отсек самые дальние корабли неприятеля от основных сил его флота; как в наступившей темноте торпедные катера оказались на расстоянии пистолетного выстрела от крейсеров, а крейсера – от линкоров.

На тот случай, если на следующее утро неприятель по-прежнему будет блокировать ему обратный путь, адмирал Шеер приказал линейным крейсерам занять место в арьергарде основных сил флота. Но мы на «Мольтке» не получили этого приказа, и поэтому наш адмирал провел большую часть ночи, пытаясь занять наше обычное место во главе походного ордера. Лишь на рассвете, уже подойдя к Хорн-рифу, «Мольтке» смог занять предназначенное для него место в строю.

Все той же ночью мы, однако, смогли сообщить нашему командующему флотом о подробностях сражения и о тех повреждениях, которые получили наши линейные крейсеры. Мы считали, что смогли нанести врагу тяжелый урон, хотя и совершенно не представляли, сколь тяжел был этот урон на самом деле. Мы же потеряли только один «Лютцов», который, лишившись хода и управления, был потоплен нашей собственной торпедой после того, как его команда была снята кораблями эскорта.

Все остальные наши линейные крейсера смогли добраться до порта своим собственным ходом, хотя «Зейдлицу», получившему самые тяжелые повреждения, пришлось ожидать несколько часов, чтобы перебраться через бар из-за того, что вода, поступившая через торпедную и снарядные пробоины в его борту, увеличила его осадку. Лишь исключительное мастерство его командира, капитана 1-го ранга фон Эджиди, и команды позволило ему выбраться из этой ситуации. Кстати сказать, превосходная конструкция и меры по борьбе за живучесть кораблей позволили нашим крейсерам остаться на плаву и на ходу, получив повреждения, почти идентичные тем, от которых затонули три британских линейных крейсера.

В обязанности штаба адмирала входило составить подробный доклад о ходе сражения, со всеми необходимыми схемами, поэтому мы начали работать над ним, как только оказались на борту «Мольтке». Составить его было довольно сложной задачей из-за бесчисленных и быстрых изменений курса, скорости и приказов в ходе сражения. Тем не менее к моменту нашего возвращения в порт 1 июня у нас уже была ясная картина различных этапов боя, и я был готов вручить адмиралу проект доклада для использования в ходе устного рапорта командующему флотом, который должны были делать все старшие офицеры, командующие эскадр и командиры кораблей. Но поначалу наш адмирал с типичным для него возмущением отверг предложенный ему проект.

«Да не буду ничего рапортовать! Я вел бой – вот и все!» – с чувством воскликнул он.

И пришлось довольно долго убеждать его, пока он не согласился взять подготовленный материал для того, чтобы иметь возможность детально изложить все свои соображения и объяснить свои действия в ходе доклада на флагманском корабле флота.

Что же до нас, офицеров штаба, то мы все считали, что нам никогда еще не приходилось служить под командованием столь превосходного начальника. Несмотря на гром орудий и напряжение боя, все необходимые существенные решения были им приняты, и при всей своей импульсивности он всегда находил время на то, чтобы выслушать мнения офицеров своего штаба. Мы – адмирал и я – пользовались на командном мостике одним биноклем и обменивались мнениями по каждой ситуации боя, и адмирал не отдавал команды до тех пор, пока не выслушивал мою точку зрения. Подобным же образом, когда дело касалось курсов или взаимного расположения кораблей, выслушивалось мнение флаг-штурмана капитана 3-го ранга Прентцеля. Капитан 3-го ранга Хансен призывался всегда, когда возникал вопрос о распределении целей или открытии или прекращении огня. По любому вопросу, касавшемуся торпедных атак, наших собственных, наших дивизионов торпедных катеров или вражеских сил, вызывался наш флаг-торпедист капитан 3-го ранга Брутцер.

Что же касается связи, то я лично вручал адмиралу каждое тактическое донесение, полученное нами, при этом я докладывал свои соображения о действиях, которые необходимо предпринять в соответствии с этой информацией. Это была всего лишь процедура, которую мы использовали во время всех наших прежних военных маневров. Но одних только предложений было еще недостаточно; они должны были быть изложены в убедительной логической последовательности. Нам повезло еще и в том, что адмирал Хиппер умел быть благодарным, и мы убедились в этом еще раз, когда торжественно отметили десятую годовщину Ютландского боя – в своей речи он снова выразил благодарность всем нам.