Наконец, я собрала документы, необходимые, чтобы начать новую жизнь. Есть дотации, стипендии, перспективы; мне восемнадцать лет, я не лучше, но и не хуже других. Прошлое, правда, ниже среднего, зато будущее, быть может, выше. Теперь я знаю, что все в моих руках. У меня есть выбор. Я могу решать. Могу быть субъективной и устанавливать собственные правила. Это моя свободная воля.

Мне осталось еще только одно дело.

* * *

Я ждала его на улице. Стояла так, чтобы он меня не видел. Я не хотела мешать ему работать. Пусть знает, что я его уважаю. Он выйдет в семь часов, наведя в баре порядок, как каждую пятницу. Опустит железную штору и запрет дверь, со своим неизменным рюкзачком на спине. Он, наверно, отпрянет, увидев меня. Может быть, даже отвернется. Мне неизвестно, знает ли он правду. Справлялся ли он обо мне? Сказали ли ему, что я не сумасшедшая? Что я лишь защищалась? Противостояла невзгодам? Отчаянию? Что все это, конечно же, странно. Что можно до бесконечности строить гипотезы о природе Алисы, хоть медицинский консилиум и признал, что это мой вымысел. Что можно увидеть в ней, в числе прочего, душу, мою душу, пыль жизни или даже своего рода чистую энергию. Но что, по крайней мере, все врачи, занимавшиеся моим случаем, сошлись на предназначении Алисы. На ее необходимости.

Быть может, Без-Слез отвернется от меня, но тогда я его догоню. Я не отпущу его, прежде чем он узнает хотя бы это: я никогда ему не лгала. Я хочу сказать ему, как он занял, сам того не зная, место, оставшееся пустым после Алисы. Мою нерастраченную любовь, желание расти вместе. С той лишь разницей, что на этот раз я готова к взаимности. Я больше не буду брать, не отдавая. Ты мне, я тебе – если он согласится.

Темнело, повсюду зажигались огни. Скрипнула дверь, сердце мое екнуло, дыхание перехватило. Но он не вышел. Вместо него появился лысый тип, которого я видела в прошлый раз.

– Смотри-ка, – сказал он, – вот и вы наконец. Я все думал, увижу ли вас когда-нибудь. Он сказал мне: может быть, но не наверняка. А уж когда – и вовсе тайна…

Он достал из кармана бумажник и вынул маленький конверт.

– Он оставил это для вас. Знаете, нам в кафе его не хватает. Это серьезный парень. Но он давно хотел уйти, предупреждал меня. Молодость…

Я взяла конверт.

– Спасибо, мсье.

* * *

Скромный многоквартирный дом. Фасады давно нуждаются в покраске. На балконах висят бельевые веревки, пустые цветочные горшки ждут будущей весны.

Из соседних квартир просачиваются голоса, звуки работающего телевизора, детский смех.

В голове у меня пусто, никаких мыслей.

Дверь открывается. Он, конечно же, весь в черном.

Темные глаза, страдальческий взгляд, сплетенные руки.

Я опускаю голову на его плечо.

Его руки смыкаются вокруг меня.

На правах рекламы

Я залетела случайно, через шесть месяцев после того, как его взяли на работу. Узнав новость, он поцеловал меня в лоб, собрал свои карандаши и свернул карту. Потом долго сидел у окна, глядя на горизонт. Я дрожала от страха. Ведь я обещала ему, что мы будем счастливы. Просила его довериться мне. Он согласился, кивнув. В течение последующих недель был со мной нежным, внимательным. Приносил фрукты, конфеты, цветы. Я перестала дрожать.

Около половины третьего того десятого июня схватки стали невыносимыми. Акушерка извинилась: все анестезиологи были заняты. Я едва слышала ее голос, без анестезии я могла обойтись, но без него, без моей любви, моей половинки, моей жизни? Я уставилась на дверь родильного зала, обращалась к Поло, терпеливому ребенку, дескать, твой отец в пути, но акушерка это мнение не разделяла: «Давайте, тужьтесь, мадам, я уже вижу его, он готов, надо ему помочь выйти, вдохните поглубже и тужьтесь!»

Когда Поло издал свой первый крик, медсестра посмотрела на часы. Пятнадцать часов двадцать пять минут. «Какой чудесный малыш, мадам, вы можете гордиться. Даже совсем не помятый, идеальный вес и лежал как надо: просто совершенство».

Умоляю тебя, открой эту дверь, покажись сейчас на пороге, ну пожалуйста, мы тебя ждем, ждем только тебя, плевать на остальной мир, Поло похож на тебя, как я тебе и предсказывала, нос тонкий, но не слишком, губы полненькие, потрясающие ямочки, обожаемая плоть от плоти твоей.

Вошла вторая медсестра с конвертом в руке. Конечно, я поняла.

– Это вам, письмо от папы, – сказала она, улыбаясь как сообщница.

Мое сердце сжалось, заставив меня вскрикнуть.

– Вам больно? Не беспокойтесь, – попыталась утешить меня акушерка. – Это просто незначительная реакция, я проверила, все на месте, лучше расслабьтесь и прочитайте ваше письмо.

Мое письмо.

Все, что мне осталось от тебя. Три слова и запятая: «Прости, и мужайся».

Я стиснула бумагу так сильно, что след на ладони остался до вечера.

Звуки в родильном зале стихли. Акушерка села рядом, взяла меня за руку, подыскивая слова.

Холодная вечность. Мои синие вены выпирают из-под кожи, колют мне глаза. «Прости, и мужайся». Почему запятая? Мужайся, Марилу. «Чудесный ребенок. Возьмите его на руки, мадам, осторожно прижмите к себе, это главное, кожа к коже, только это имеет значение, вы сами увидите, поймете, какой он сильный, прямо пышет здоровьем, настоящий маленький король роддома».

Найти силы. Представить себе, что однажды сумею жить без чувства, что я – всего лишь обломок самой себя. Найти силы лгать себе, сказать себе, что ты, Поло, самое главное в моей жизни, единственное существо, которое имеет значение: в конце концов, со временем это станет правдой.

А теперь – держаться.

Он забрал все свои вещи. Даже свое грязное белье унес с собой. Снял наши фотографии со стены. Вычистил умывальник и ванну, сменил простыни. От него не осталось даже волоска. В автомастерской ничего не знали, он никого не предупредил о своем уходе.

Я подурнела. Сразу же. Лицо осунулось. Кожа поблекла. Я красилась, чтобы обмануть людей, но никто не обманывался. Огорченные взгляды тех, кто попадался мне навстречу. Сочувствующие записочки в почтовом ящике.

Держаться.

Я пела колыбельные Поло, глотая успокаивающие таблетки, мы засыпали вместе в моей постели. Кожа к коже: сохранить это. В следующий месяц я решила переехать. Мы обосновались в другом предместье, с такими же серыми, покрытыми граффити домами, такими же супермаркетами, такими же крытыми автобусными остановками с растрескавшимися стеклами. И с такими же соседями, или почти, – правда, тут все же было одно значительное преимущество: они ничего не знали о моем прошлом и плевать на него хотели. Поло я рассказывала, что его отец был альпинистом и исчез во время восхождения на северный склон Эвереста. Наверное, лучше было ему сказать, что он погиб, но у меня язык не повернулся. Ошибка.