События 14 (26) декабря 1825 года стали для Ла Ферроне, как и для других иностранных дипломатов в Петербурге, полной неожиданностью. Еще за четыре дня до восстания посол сообщал министру иностранных дел из российской столицы: «В городе царит абсолютное спокойствие; скопления людей наблюдаются только в храмах, куда люди ежедневно приходят с возрастающим усердием. Невозможно представить себе более искреннего выражения скорби… (речь идет о заупокойных службах по случаю кончины императора Александра I. – П. Ч.), чему мы здесь являемся свидетелями»75.

Его первое сообщение в Париж о восстании, отправленное в 22 часа 14 декабря, содержало лишь краткую сводку событий истекшего дня. Более полное представление о пресеченной попытке государственного переворота французскому послу удалось составить лишь к утру следующего дня, когда он подготовил «Отчет о беспорядках, имевших место в С. – Петербурге 26 декабря 1825 года».

Ла Ферроне вполне уверенно сообщал министру, что потерпевший неудачу заговор имел сугубо «аристократический» характер и ставил своей целью замену самодержавного строя властью аристократической олигархии. «Русские заговорщики в подавляющем большинстве принадлежали к привилегированному классу, – писал Ла Ферроне. – Тенденция к ограничению привилегий аристократии, характерная для последнего царствования, судя по всему, была главным побудительным мотивом для подготовки мятежа, – продолжал французский посол. – Революция, которую они (аристократы. – П. Ч.) намеревались возглавить, замысливалась ими в интересах привилегированных классов, и именно это обстоятельство отличало русских заговорщиков от аналогичных демагогов из других стран Европы. Недостаточная зрелость их планов, трусливое малодушие, проявленное заговорщиками, поспешившими немедленно раскаяться ради спасения своих жизней, наглядно показывает, что эта революция не была серьезной, и в этом ее отличие от революций, происходивших в других странах»76.

Здесь граф де Ла Ферроне имел в виду Французскую революцию, а также недавние революции в Испании, Италии (1820 год) и Португалии (1822 год).

В своих донесениях в Париж французский посол неоднократно возвращался к мысли об аристократическом характере выступления декабристов. «…Вчерашнее восстание, – писал он министру вечером 15 (27) декабря, – предполагалось [его авторами] как подготовительный эпизод к тому, чтобы изменить существующую здесь форму правления, дав русской нации аристократическую конституцию. В этом отношении опасения покойного императора не были столь уж безосновательными. Я склонен полагать, однако, что в бредовых мечтаниях татарских новаторов присутствовало более безумия, нежели реальной угрозы. К счастью, их вчерашнее поведение показывает, что они еще слишком неопытны в искусстве осуществления мятежа, но они могли бы достигнуть в этом быстрого прогресса. Именно это обстоятельство исключало всякие проявления снисходительности и побуждало действовать со всей возможной жесткостью по отношению к инициаторам и руководителям этой первой попытки.

Еще ничего не известно о том, в какой степени заговор распространился в глубь Империи, – осторожно заметил Ла Ферроне. – Здесь с беспокойством ожидают новостей из Москвы, где должно состояться принятие присяги»77.

Значительное место в депешах французского посла занимает оценка поведения молодого императора перед лицом мятежа, вспыхнувшего буквально у стен его резиденции. «…Думаю, нет необходимости объяснять, в какой степени это прискорбное событие потрясло Императора, – писал Ла Ферроне в своем первом донесении поздним вечером 14 декабря. – Но для тех, кто был свидетелем достойного поведения этого монарха, было очевидно его великодушие, его величественное спокойствие, его невозмутимое хладнокровие, которые восхищали с одинаковым энтузиазмом и войска, и старых генералов». По глубокому убеждению графа де Ла Ферроне, именно мужественное и твердое поведение Николая и не дало осуществиться замыслам заговорщиков, «навлекавших на Империю все беды анархии»78.

Французский посол, как следует из его донесений, вполне реалистично оценивал обстановку после подавления восстания. «Нет смысла скрывать, – отмечал Ла Ферроне, – что положение нового Императора критическое и очень трудное. Подавление этого первого мятежа не уничтожило умонастроений, царящих в среде молодых офицеров, и эти умонастроения вызывают серьезные опасения…

Многочисленные пороки во внутреннем управлении, всеобщая коррупция, наконец, двусмысленность и неустойчивость политической ситуации – все это чревато войной, к которой расположено национальное общественное мнение. Необходимость такой войны оправдывается интересами страны, ее считают необходимой и для поддержания достоинства государя, но, разумеется, против такой войны будет протестовать Европа. Таковы, господин барон, наиболее важные проблемы, перед которыми оказался молодой государь, тщетно ищущий вокруг себя людей, способных дать ему направляющие советы и оказать поддержку»79.

Говоря о возможной войне, способной отвлечь русское общество от пережитого в декабре 1825 года шока, граф де Ла Ферроне имел в виду двух восточных соседей России – Персию и Турцию. Забегая вперед, можно заметить, что французский дипломат не ошибся в своем прогнозе. Уже в середине 1826 года началась русско-персидская война, продолжавшаяся до февраля 1828 года, а уже в апреле того же года разгорелась война с Турцией, завершившаяся лишь в сентябре 1829 года.

В депеше, отправленной в Париж 31 декабря (н. с.) 1825 года Ла Ферроне констатировал: «Со времени прискорбных событий, случившихся 26/14 декабря, каждый истекший день, к сожалению, приносит нам все новые ужасающие подробности этого преступного замысла, и мы должны благодарить небо за быстрое и решительное пресечение мятежа. В этих трудных обстоятельствах императорское правительство проявило столько же мудрости, сколько и твердости. Благодаря принятым на месте событий мерам быстро был наведен порядок, и ничто более не нарушает спокойствия в столице.

Помимо многочисленных арестов, проведенных в ночь с 26/14 на 27/15 декабря, большинство главных участников мятежа сами отдали себя на милость государя. В ожидании, пока Следственная комиссия отделит виновных от тех, кто был задержан по ошибке, всех арестованных заключили в крепость»80.

1 января 1826 года Ла Ферроне вручил управляющему МИД России графу К. В. Нессельроде ноту, в которой выражалась полная поддержка действий русского правительства по подавлению мятежа.

В этот же день Николай I принял в Зимнем дворце глав иностранных дипломатических миссий и дал им развернутую официальную оценку последних событий в столице. По окончании общей аудиенции император попрощался с послами, попросив остаться графа де Ла Ферроне. О содержании состоявшегося между ними разговора тет-а-тет, который продолжался более часа, мы можем узнать из подробной депеши французского посла, отправленной им в Париж 5 января 1826 года81.