– Не стоит. Спокойной ночи, избранница.

Я иду к себе, запираю дверь и еще долго перебираю в голове события вечера.

Иден

Я стучусь к бесенку утром. Знаю, что она уже проснулась, потому что последние полчаса я провел в гостиной, зевая над конспектом и прислушиваясь к шуму за стеной. Можно было бы подождать, пока она сама выйдет, но это не так интересно.

Она открывает дверь – еще немного сонная, но уже готовая к бою. Зыркает на меня своими глазищами, зеленоватыми и яркими, как огненный смерч.

В общении со мной ей пригодился бы целый мешок заклятий правды. Вспоминаю ее слова, едва не морщась.

Я привык делать то, что хочется. А объяснять свои поступки окружающим, пускать их к себе в душу – нет, увольте. Обычно я ничего не комментирую или говорю первое, что приходит в голову.

Вру.

И я заврался. Здесь и сейчас.

Смотрю на избранницу, которая явно напряжена оттого, что враг штурмует ее обитель. Выглядит дикой кошкой. Сама сексуальность.

– Рейм?

– У тебя есть планы на выходной? – спрашиваю беспечно.

– Да, я хотела поехать к родным.

– Давай ты все отменишь. Нужно кое-что сделать.

Она недовольна. Зрелище восхитительное: зеленоватые глазищи зажигаются, руки быстро складываются, подпирая упругую грудь. Я призываю все силы, чтобы не пялиться туда, держать целомудренный зрительный контакт.

– Что?

– Вчера я раздобыл тебе платье, – начинаю. – Как оно, кстати? Судя по всему, лупить Эрчи в нем было удобно.

– Я посмотрела вчера – вроде бы его не повредила. Платье. Сейчас, погоди, ты же хочешь забрать его?

Вот почему ей надо подумать сразу худшее?

Я останавливаю ее за руку – просто цепляю – и тут же получаю настороженный взгляд.

– Оно одно, – объясняю. – Мы рано или поздно пойдем еще куда-нибудь. Или Тео пригласит тебя на свидание, а ты захочешь предстать во всей красе – в общем, тебе понадобятся другие.

При словах о сопляке Тео на зубах скрипит песок. Так не должно быть.

– Что? – замирает бесенок. Высвобождает кисть. – Нет, погоди. Я не могу тратить деньги на платья.

– Я и не прошу. Потратим мои.

Она моргает так, будто у меня жаба изо рта вылезла.

– Нет. Ты с ума сошел?

Ни беса не удивлен этой реакцией.

– Мы же хотим, чтобы нас приняли за пару, чтобы на твой счет больше не заблуждались. Это неплохой способ показать, что у нас все якобы серьезно. К тому же пара должна одеваться похоже.

– Тогда, может, тебе избавиться от дорогих пиджаков?

Почему ты такая сложная, женщина? Я вообще-то пытаюсь загладить свою вчерашнюю вину. Предлагаю купить тебе тряпок – твоим знакомым это нравится. Но тебе, конечно, надо и здесь отличиться.

Пожимаю плечами, стягиваю пиджак, бросаю ей на стул. Начинаю и рубашку расстегивать, когда она приходит в себя:

– Рейм, у тебя какие-то проблемы?! Любишь раздеваться перед людьми?

Я однозначно больной, да – но предпочитаю в этом не признаваться.

– Выберем только самое необходимое, Лудар, – говорю жестче. – Пару тряпок, новую форму – чтобы все было похоже на правду. Если так хочешь, они не станут твоими. Потом демонстративно кинешь ими в меня, когда мы расстанемся у всех на глазах.

Уходит еще пара минут, чтобы ее уломать. Я аж иду на уступки: утешаю ее тем, что она еще сможет добраться до своих родных – просто с запозданием в пару часов. Сплошные сложности. Вот на каждом шагу.

– Поехали, – заключаю наконец.

Ей надо собраться, разумеется. Обычно она, в отличие от других женщин, делает это быстро, но я все равно сажусь в кресло, снова, как сыч, карауля ее под дверью.

Задумываюсь.

На самом деле, мысли мрачные – со вчерашнего вечера никак не могу отделаться от раздражения.

Я должен отомстить Тео. Это мой маленький и даже не слишком коварный план. Речь не столько о самом мелком недоумке, сколько о его отце. За то, что они выставили меня дураком, за то, что меня самым поганым образом едва не убрали с дороги.

В высшей среде интриги – не редкость. Но такие, как Фернар Тео, вчерашние простаки, часто хуже всех. Они пролезли наверх, расталкивая окружающих локтями, а, получив власть и деньги, даже не думают останавливаться.

Отец Альнара захотел для сына лучшего.

Он захотел породниться с семьей Санди. Захотел, чтобы его отпрыск вошел в пару лучших защитников и занял почетное место на королевской службе. Только для этого мало было подобрать невесту с приличным даром. Для этого неплохо было бы убрать с дороги конкурента сынишки – то есть меня.

Использовать дурацкую историю, которая попала к нему в руки, – я до сих пор гадаю, случайно или нет.

Смело. Так дерзко, что я почти в восторге. Потому что даже если я паршивая овца в семейке Реймов – надеяться, что я молча все стерплю?

Я творил много скверных вещей – и, наверное, есть какая-то ирония в том, что меня осудили за далеко не худшую. О, у меня тоже был откровенный разговор с собственным отцом, первый за много лет. Я даже пытался что-то доказать.

Зря, потому что главное, что Кинан Рейм мне сказал: жить, как считаю нужным. Если я при этом перестану тратить деньги матери в ближайший год и получу собственную должность, будет вообще здорово.

Глория оказалась не лучше. Ее подцепили на крючок, и она болтается там, как покорная рыбка, только мотает Тео нервы. Боится, что ей тоже прилетит, если всплывет правда и о ней.

Так что я разбираюсь со всем сам.

Я должен разбить их пару. Должен заставить сопляка Тео бросить Санди, великодушно принять ее обратно и создать союз воздушников, который не только получит место на королевской службе, но и заставит его папашу глотать слезы.

Утереть нос ему.

Утереть нос моему собственному отцу.

Это план, разумный и холодный – в нем не должно быть изъянов. Но они есть.

Бесенок хлопает дверью ванной, открывает воду, и мне самому хочется под душ.

Что я чувствовал, когда шел к ней, предлагал стать моей парой? Что мы удачно поможем друг другу? Тео к ней неравнодушен, я уверен: сопляк проводил с ней больше времени, чем с кем-либо другим. Я видел, как он смотрит на нее – как на нечто недоступное, но желанное.

Или же мне до бесов хотелось назвать именно ее своей избранницей?

У меня не должно быть к ней чувств. Это просто неправильно. Не потому, что она простушка – то есть это играло роль когда-то давно, когда мне нужно было задирать людей, когда я сам был гадким недоумком. В смысле гаже, чем сейчас.