или Приключений Буратино» Алексея Толстого (1936), в романе Пелевина превращается в пылающий нефтяной фонтан196. Это дерево – искаженная версия библейской «неопалимой купины»:

Нет, не так выглядит Денежное Дерево, как думали легкомысленные беллетристы прошлого века. Оно не плодоносит на Поле Чудес золотыми дукатами. Оно прорастает сквозь ледяную корку вечной мерзлоты пылающим нефтяным фонтаном, горящим кустом вроде того, что говорил с Моисеем197.

А Хули, стремящаяся вырваться из цикла «хищник – жертва», тем не менее становится соучастницей превращения людей в нефть и нефтедоллары. Постепенно она понимает, что Саша делает из нее новую лже-Хаврошечку, древнюю лису-оборотня, притворяющуюся невинной девушкой. У нее возникает чувство, что Саша «показывал ее черепу в качестве Хаврошечки». Угадала ли она? Саша усмехается: «Почему бы и нет. Ты такая трогательная». «Ну какая я Хаврошечка?» – возражает А Хули. Саше все равно: «Да будь ты хоть Мария Магдалина. Какая разница? Я прагматик. Мое дело нефть пустить»198. Но, как отмечает сослуживец Саши из ФСБ, запасы, как и вся Россия, в конце концов истощаются до последней капли.

Просвещенный вампиризм

В романе «Empire V / Ампир В. Повесть о настоящем сверхчеловеке» (2006) Пелевин подробно развивает еще одну биополитическую притчу, одновременно воспроизводя и переосмысляя только что рассмотренные идеи. В уже знакомой нам цепочке «люди – животные – биомасса – энергия – деньги» писатель заменяет нефть на кровь. Сквозная для Пелевина тема сосания крови, уже фигурировавшая в «Жизни насекомых» (в связи с комаром-бизнесменом Сэмом Саккером) и в «Македонской критике французской мысли», где отец Кики «пил кровь земли», в Empire V составляет основу сюжета.

В Empire V проводится очевидная параллель между кровью и нефтью как элементами более обширной парадигмы потребления. Кровь циркулирует в человеческом теле так же, как нефть и деньги циркулируют в теле мировой экономики; нефть – «черная жидкость» и «черная кровь земли», а кровь политкорректно именуется «красной жидкостью». Золотая богиня Иштар, с которой в финале «Generation „П“» соединяется Татарский, возникает здесь в обличье Великой Мыши, богини вампиров и повелительницы мира199.

Empire V – безымянная диктатура вампиров, в число которых вступает девятнадцатилетний москвич Роман Шторкин. Когда-то вампиры питались кровью динозавров (еще один реверанс в сторону «Македонской критики французской мысли»). Но в нынешние времена вампиры пьют кровь, только если хотят получить сведения о ее обладателе. Как и А Хули с ее современной манерой охоты, состоящей в том, чтобы по возможности избегать убийства, но забирать энергию жертвы, неолиберальные вампиры нашли более мирный способ использовать людей в своих целях: они больше не сосут кровь, а употребляют наркотическое вещество – «баблос».

Нарисованная Пелевиным социально-метафизическая картина также строится на биоценозе. Преобразовав собственную сущность в «язык», вампиры переключились с «мясного животноводства» на «молочное». Возникает новая, цивилизованная версия цепи питания: властители мира доят людей, получая баблос, денежный концентрат, а скорее – жизненные силы, которые человек тратит на добывание денег:

Не подумайте, что я злорадствую, но современное рабочее место в офисе – cubicle – даже внешне похоже на стойло крупного рогатого скота. Только вместо ленты с кормом перед мордой офисного пролетария стоит монитор, по которому этот корм показывают в дигитальном виде. Что вырабатывается в стойле? Ответ настолько очевиден, что вошел в идиоматику самых разных языков. Человек делает деньги. He or she makes money. ‹…› Деньги добываются из его времени и сил. В них превращается его жизненная энергия, которую он получает из воздуха, солнечного света, пищи и других впечатлений жизни. ‹…› Человек думает, что добывает деньги для себя. Но в действительности он добывает их из себя200.

Ради собственных биологических интересов вампиры распространяют заблуждения и кормятся энергией населения. Они опираются на методы животноводства. Они разводят человеческий скот в городских условиях в высокой концентрации, чтобы при минимальных убытках извлечь максимальную прибыль, обменяв симулякры товаров на подлинные биоресурсы. Вырождающиеся люди вовлечены в бесконечный процесс приумножения денег вне зависимости от собственных потребностей, воли и понимания. Выделяя жизненную энергию на погоню за денежными стимулами, человеческий скот добывает деньги не для себя, а из себя – как указывает уже само выражение «делать деньги» (калька с английского).

Человеческая биомасса, зависимая от симуляций, тратит естественную энергию на то, чтобы кормить правителей-вампиров. Не люди тратят деньги на собственные нужды – происходит нечто совершенно противоположное: деньги используют людей для собственного воспроизводства. Деньги больше не эквивалент практической пользы. На самом деле вампиры специально выращивают людей для добывания денег, потому что это единственный вид, наделенный одновременно умом «А», воспринимающим чувственные сигналы, и умом «Б», порождающим фантазмы. Ум «Б» – один из объектов ума «А», поэтому люди не способны отличить реальные продукты (пищу, питье, землю) от фантазмов (симулякров моды и престижа).

В Empire V в неомарксистском духе обрисована разница между меновой стоимостью и полезностью: вампиры контролируют человеческий скот, повышая дополнительную ценность – гламур. По ходу действия Роман – или Рама, как его теперь зовут, – узнаёт, что «гламур» и «дискурс» – два навыка, необходимых вампиру, чтобы доить людей. Гламур поддерживает псевдодарвинистскую (не обусловленную реальной необходимостью) борьбу за существование, стимулируя механизм социального желания – стремление постоянно потреблять и никогда не чувствовать удовлетворения. Капиталистический механизм желания – результат не естественных эволюционных процессов, а целенаправленного разведения (людей)201.

Пелевин обыгрывает бинарную оппозицию примитивной архаичной версии общественного договора и его же постмодернистской неолиберальной версии (суверенной власти или власти дисциплины Фуко в противовес биополитике). Воинственное тоталитарное государство с государственной тиранией, управляемое с помощью грубой силы (мясного животноводства), уступило место внешне менее принудительной системе технологического консюмеризма (молочному животноводству). В соответствии с этим подрывным описанием, контроль теперь осуществляется в скрытой форме – не посредством физических и психологических мучений, а с помощью охватывающей все население социальной инженерии, подстегивающей желание человека приобретать вещи. Такая разновидность манипуляции менее очевидна, а значит, более эффективна.

До биомассы таким образом низводится не только постсоветское политическое тело, но и глобальное сообщество в целом. Если повесть «Затворник и Шестипалый» скорее следует рассматривать как аллегорию (поздне)советского общества, последующие биополитические нарративы Пелевина являют картину дегуманизации, выходящей за пределы конкретной страны. Будь то умершие советские граждане, превратившиеся в «человеконефть», европейцы, привязанные как скот в стойле, люди – клетки орануса, шесть миллиардов Мюнхгаузенов или человеческий скот, которому промывают мозги средствами гламура и дискурса, общество предстает как набор человеческой биомассы, которую доят по всему миру.

* * *

Как отмечает Александр Генис, в таких произведениях, как «Затворник и Шестипалый», «Проблема верволка в средней полосе» (1991) и «Жизнь насекомых», Пелевин делает главными героями животных, чтобы обозначить ключевой для него мотив трансформации, перехода из одной реальности в качественно иную:

…Если раньше соцреализм изображал людей в виде полубогов, то теперь – в виде полузверей.

Зверь удобен писателю своей изначальной инаковостью. Эта дармовая инородность позволяет вести метафизический поиск в противоположном обычному направлении – не вверх, а вниз по эволюционной лестнице. ‹…›

Пелевин тоже часто обращается к животным, это позволяет ему обжить еще одну – межвидовую – границу…202

В этом отношении биоморфные и зооморфные образы Пелевина выполняют традиционную функцию: отдельные животные сопоставляются (по сходству или по контрасту) с людьми. Например, цыплята, учитель и ученик, пускаются в философские изыскания, как и мотылек Митя со своим альтер эго Димой – хотя от персонажей нечеловеческой природы мы едва ли ожидаем подобного.

Однако Пелевин не столько проецирует человеческие пороки на животный мир в духе басен Жана де Лафонтена или Ивана Крылова, сколько указывает на звериную сущность, составляющую основу человеческой жизни. Можно рассматривать «Затворника и Шестипалого» или «Жизнь насекомых» как традиционные басни или сказки, где персонажи думают как люди, а выглядят как животные, но интереснее, что в этих ранних произведениях изображены персонажи, которые выглядят как люди, а ведут себя как животные. Такой взгляд преуменьшает или вовсе перечеркивает самоопределение, разум и моральную